Эта история была для всех тайной, для Грации тоже. Но после злополучного Международного женского дня Катька открыла тайну. Грация пришла к ней в гости в своем новообретенном имидже — аспирантка после бурной ночи и накануне защиты кандидатской: волосы в пучке, перехвачены черненькой резинкой; на носу — очки, впрочем довольно симпатичные; губы едва тронуты помадой. И почти никаких украшений — только скромные бусы из расплавленной янтарной крошки. Зато под глазами — глубокие тени, а в искрящихся зрачках — обещание. Что значит «обещание», Грация до конца не продумала, но звучало это многозначительно.
Они долго жаловались друг дружке. Пили чай с ванильными сухарями и по очереди жаловались. Хорошиловой имидж понравился. «Годится, — сказала она. — Только тебе нельзя теперь в десятирублевых колготках. Нужны чулки, капрон за рубль двадцать. Можно с небольшой дырочкой на пятке. Тебе же все безразлично, понимаешь?»
«Ты права, — соглашалась, подумав, Грация, — только за рубль двадцать Дубровину не понравится».
«Да, — хихикнула Катька, — Дубровин у нас эстет».
«Катька, — сказала Грация, снимая очки, надоевшие ей до чертиков, — а ты Валерку не вспоминаешь?»
«Почему не вспоминаю? Обязательно. Такой был яркий — самовлюбленный нахал. Но восхищался собой не без оснований. Красив. Умен. Если бы к чертовой матери не перепортил водкой свои гены, такая бы у меня была сейчас чудесная дочурка… пяти лет. С косичками».
«Извини, — пробормотала Грация, — я не хотела…»
«Да чего там, — успокоила Катерина, — уже и быльем поросло».
Ее лицо стало белым и сухим. Хорошилова отвернулась к окну, что-то там стала высматривать, а чего увидишь, если все окно загораживали голые, но частые ветки какого-то дерева? «Дура я, идиотка! — огорчилась Грация. — Но, честное слово, я не хотела…»
А Хорошилова все больше бледнела. Оказывается, у белого цвета есть много оттенков и есть глубина.
«Ты знаешь, как мы познакомились? — спросила, наконец, Катька. — Я тебе ведь не рассказывала. Это поучительно… Вошел ко мне в кабинетик один командировочный. Я прикинула: метр восемьдесят пять — не меньше. Надо, говорит, массажик быстренько сделать — застарелый остеохондроз, седьмой, восьмой позвонок, прихватило, мол. И так далее. И без моей реакции раздевается. По пояс, конечно. Я хочу сказать ему: нужно направление, снимок, а сама свежую простыню на массажный стол расстилаю и уже руки кремом смазываю. И думаю, вот бы к такому на всю жизнь прислониться!..»
