— Отстань!
— Отстану, — пообещала Хорошилова, — но сначала выскажусь. Жалко мне нас, Грета. Очень жалко. Такой трудный возраст!
— У всех возраст трудный, — не согласилась Грация. — Вот будет тебе семьдесят, что запоешь?
— Не будет мне столько. Никогда не будет. А возраст наш — ужасный рубеж. Поясню. Первая ступенька — девочка, которая мучается в ожидании принца Васьки из четвертого «Б»: когда же этот Васька, наконец, прискачет на своем подростковом велосипеде? Еще трудней девице, если ей от пятнадцати до двадцати. В этот период, Гликерия, проблема достигает шекспировского накала: дать или не дать? А у нас с тобой все это пройдено. Васька из четвертого «Б» успел спиться, алкаш — первый сорт. На проклятый вопрос, не в пример принцу Датскому, мы ответили вполне определенно. Теперь нас с тобой, Горгона моя милая, даже в подвал — понюхать там чего-нибудь для одурения — не потащат. Зачем в подвал или на чердак, если и без того дуры?.. Все позади. Один путь — в клуб под утешительным названием «Кому под тридцать». Грустно?
— До слез, — отозвалась Грация. — Про цепочку не забудь. Верну…
Вот какой у них разговор получился: словно бы они с Катькой прыгали по ступенькам крутой лестницы. Но непонятно, куда прыгали, вверх или вниз? А может, и в разные стороны.
Не разжимая кулака с цепочкой, Грация направилась домой. И с тем же легковесным золотом во влажной от пота ладони позвонила Дубровину. Сопротивлялась этому своему желанию — позвонить, но как вошла в квартиру, ноги без спросу потащили ее к тумбочке с телефоном, а указательный палец — тоже самостоятельно — семь раз прокрутил на нужные расстояния диск.
— Я приехала, — прошептала Грация в трубку. — Ты один?.. Ну, чего молчишь? Я при-е-ха-ла!
— Интересно, — сказал Дубровин, — как же ты могла приехать, если еще не уезжала?
— Зануда! — вырвалось у Грации. — Но ты можешь посетить меня, если… можешь. Бери такси — мигом! — Не удержалась и добавила: — Не бойся — проезд оплачиваю я… в одну сторону. — И дурочкой захихикала.
Тут же набрала номер Антонины Михановской. Та ответила в момент и не своим — «загадочным» — голосом: «Хэлоу!» Когда Антонина выпендривается, ожидая важного звонка, то всегда преподносит что-нибудь такое-этакое.
— Это я, — погасила ее надежду Грация. — Как дела?
— А-а-а, хреново.
— Работала?
— Нет, только что вернулась с просмотра. Доказывала разномастным кобелям, что я — человек. Они же, члены комиссии, не на эскизы смотрят, на мои сиськи и на коленки. Я, конечно, выпростала все, что могла, но не до пупа же! Вот если бы я была мужиком или, по крайней мере, лауреаткой, непременно явилась бы на просмотр в балахоне. Такой широкий и прямой балахон. Представляешь? Грязно-черного цвета. До пяток. И полумаска…
