Инструктор понял Павла Ферапонтовича правильно и с укором произнес в адрес Елистратова, что с ветеранами надо поаккуратней и более душевно. У них, мол, на законном основании обострено чувство самосознания: такая ведь долгая и полезная жизнь! «Но тут Ликер не очень вежливо перебил молодого инструктора: «Вы напрасно считаете, что прожить много лет — это накопить много обид. Просто наши обиды плавают на самом верху. Чуть тронь, и пойдут волнами». И сам ринулся на Елистратова и всю производственно-диспетчерскую службу завода, из-за которой, а совсем не по вине строителей, истопников и грузчиков, порой трясет здоровый — в принципе! — коллектив.
Вспоминая о том заседании недельной давности, Молотилов терпеливо ждал от Ликера решения своего вопроса, и, пока Павел Ферапонтович отвечал на звонки, он не без интереса изучал своего начальника. Иные люди в таком, как у Ликера, возрасте начинают быстро стареть и небрежничать в одежде, а вот Ликер, наоборот, стал наряжаться и модничать. Его костлявые плечи и выгнутую, как натянутый лук, спину укрывал пиджак из тонкой мягкой кожи. А из-под этой кожи всегда выглядывали импортные рубашки. Бриться после своего шестидесятилетия Павел Ферапонтович стал особенно тщательно, поэтому щеки у него были абсолютно гладкими и блестели, а из-за частой сетки мелких красных прожилок казалось, что он вроде бы румянится.
— Значит, устал, говоришь. — Ликер положил телефонную трубку. — Значит, хочешь куда-нибудь еще? — Он грустно улыбнулся, хотя чего ему печалиться, если кадры заводу нужны повсеместно и не на сторону же просится Молотилов? От улыбки бледный шрам на румяной щеке Павла Ферапонтовича обозначился особенно явственно. Был этот шрам, можно сказать, «произведением» Молотилова, хотя и случайным: ведь тогда, давно, Петька Молотилов положил напильник на край верстака и стукнул по его кончику ребром ладони просто так — без всякой цели. А то, что, покувыркавшись в воздухе, напильник попал в мастера, можно объяснить трагическим случаем. Еще не оправившийся после второго ранения, списанный подчистую, недавний фронтовик Ликер упал тогда без памяти, обливаясь кровью, и если бы Молотилов в ту ночь не рисковал своей жизнью во время фашистской бомбежки, никто не знает, на сколько частей разорвали бы его поутру ребята.
— Устал, — твердо ответил начальству Молотилов. Однако взгляд от его лица увел.
— И куда именно ты хочешь? Наметил себе? — продолжал допрашивать Ликер, поддернув иностранные джинсы, заправленные в темно-серые валенки, толсто подшитые войлоком. Модничать-то он модничал, но и о здоровье на забывал. А Молотилов такие допотопные валенки не носил. И даже забыл, когда видел на ком-нибудь. А Ликер шуршит ими в помещении летом. Высшей марки пижон-оригинал!
