— Что с тобой приключилось? — задал я вопрос.
— Как ты и предсказывал, несколько человек позавидовали мне. Они обвинили меня в коварстве, а царь — да пребудет он дольше на царстве — не соизволил, как надлежало бы, рассмотреть их жалобы, чтобы выявить истину, а старые друзья и близкие приятели словечка правды не проронили — прежнюю дружбу они искоренили.
Иль ты не видел, как пред тем, кто властью облечен,
Сложивши руки на груди, склоняются с почтеньем?
Когда же свалит рок его, тогда любой из тех льстецов
Готов тотчас топтать его со злобой и презреньем.
Короче говоря, меня подвергали разным пыткам, и только на этой неделе, когда была получена добрая весть о твоем благополучном возвращении из паломничества, с меня сняли тяжелые оковы и мое достояние мне вернули.
Я промолвил:
— Не послушался ты меня тогда, а я тебе говорил, что служба у царей похожа на путешествие по глади морей — оно и прибыльно, но и опасно; так и тут — или будешь ты с деньгами, иль умрешь ты, скованный цепями.
Бывает, жемчуга гребет
Хаджа обеими руками,
А иногда на берегу
Гниет он, выброшен волнами...
Но больше я не стал растравлять его душевную рану и сыпать на нее соль и закончил такими словами:
Иль не предвидел ты, что будешь ты в оковах,
Не слушая призыв, направленный к добру?
Не переносишь ты укусов скорпиона?
Так палец берегись совать в его нору!
РАССКАЗ 17
У меня было несколько знакомых дервишей с весьма благочестивой внешностью. Некий вельможа имел о них лестное мнение и назначил им определенное содержание. Но однажды один из них совершил проступок, не приличествующий дервишам. Мнение вельможи о них изменилось в худшую сторону. Их базар опустел. Я решил помочь друзьям, чтобы сохранить им средства к жизни, и отправился к вельможе. Привратник, надо мной издеваясь, меня сначала не пустил; я ему простил. Недаром говорят:
Коль дела нет к султану, к эмиру и к вазиру,
Тогда держись подальше, о друг, от их ворот.
Собака и привратник увидят лишь чужого —
Та — за полу ухватит, за ворот схватит тот.
Узнавши о том, кто я такой, приближенные того вельможи с почетом ввели меня в дом и хотели усадить меня на высоком месте, но я из скромности отказался от такой чести, сел пониже и промолвил:
Из всех рабов ничтожный самый — я,
И мне прилична рабская скамья.
— Боже мой, что за слова! — воскликнул тот вельможа.
Пусть на голову мне ты сядешь — все равно
Тебя мне не любить, прекрасный, мудрено!
Так или иначе я присел, и мы стали говорить о том и о сем. Когда речь зашла о проступке друзей моих, я начал заступаться за них:
