над небом, так сын ее будет властвовать над землею — не потому ли более, чем к иным яствам, ее к этому прежде всего потянуло! «Чего бы хотелось царевне Магадхи? — из скромности не говорит она мне о своих желаниях» — так то и дело спрашивал заботливо у милых подруг ее властитель Северной Косалы
[136]. И что бы, угнетаемая тяготами беременной она ни попросила то и являлось перед нею, ибо ничего не могла она пожелать что было бы недоступно для владыки земли стоило ему напрячь тетиву лука.
7—12. Постепенно тяготы эти преодолев, пополневшая, воссияла она. Так лиана, с которой осыпались увядшие листья, одевается новой чарующей листвою. Дни шли, и груди ее полные с потемневшими сосками затмили красоту расцветших лотосов с пчелами, льнущими к ним. И убедился царь, что, подобная опоясанной морями земле, заключающей сокровища в недрах своих, или дереву шами[137], таящему в себе огонь, несет царица дитя во чреве, как река Сарасвати[138] — поток, скрытый под землею. Тогда повелел он, мудрый, совершить как должно обряд ради рождения сына и другие обряды, которые были бы достойны его любви к супруге, благородства его души и богатств его, обретенных им в земных пределах. И, войдя в ее покои, царь с радостью взирал на нее, когда она поднялась ему навстречу с трудом, отягченная бременем, воплотившим мощь владыки богов, со слезами на глазах, еле в силах сложить приветственно руки в ладони. Меж тем как опытные врачи, искусные во взращивании дитяти, позаботились как должно о благополучии плода, возрадовался владыка, видя, что близка она к разрешению от бремени, подобная затянутому в конце лета облаками небу.
13—15. И в срок родила она, богине Шачи[139] равная красою, сына, чья высокая судьба предсказана была пятью планетами[140], что взошли к зениту, не возвращаясь в солнце[141]. Озарились страны света, повеяли благие ветры, священный огонь принял жертву, языки отклоняя вправо; все в этот миг обрело образ знамения счастья — ибо во благо мира бывает появление на свет подобных. Ночные светильники померкли внезапно и, казалось, превратились в собственные изображения на стенах, когда воссиял над ложем свет от самого новорожденного, благополучно явленного.
16—17. Когда же прислуга женских покоев возвестила царю о рождении сына, только три вещи в мире остались, которые бы он, упоенный той вестью, как нектаром, не был готов отдать за нее в награду—царский балдахин[142] и оба царских опахала. И, глядя взором неотрывным и невитающим, как цветы лотоса в безветрии, на милый лик своего сына, владыка земли не мог сдержать переполнявшей его радости, как океан своих вод при виде месяца в час прилива.
