И еще – выходило помимо его желания – нет-нет и возвращался мыслями к инаугурации без малого четырехлетней давности, видел памятью стремительно менявшиеся картинки, приятно щекочущие чуткое самолюбие, словно отматывалась старая кинопленка, но один кадр являл исключение, тянулся бесконечно долго, врезался неотступным, тревожным видением: черный, сверкающий на солнце лимузин с кортежем охраны движется в Кремль по пустым, безлюдным центральным магистралям; повинуясь внезапному неосознанному импульсу, он пробует смежить веки – запрудившие тротуары горожане аплодируют, приветственно вскидывают руки, выкрикивают что-то хорошее; открывает глаза – и видит все те же безжизненные, выморочные улицы и площади города-фантома, будто подвергшиеся ударам нейтронных бомб, и кажется, не наяву едет навстречу своей новой-старой славе и могуществу, а пребывает в летаргическом сне, в котором нет места никому, кто может омрачить его победу; когда ему сообщили об особых мерах безопасности в связи с возможностью неповиновения и даже бунта, о намеченном накануне и в день огромного события шествии демонстрантов с унизительными, оскорбительными для Властителя плакатами, он привычно кивнул, не утруждая себя раздумьями: со смутьянами и разными бандерлогами не церемониться, но вымершая столица навеяла прежде редко его посещавшую грусть и даже тоску: разве так хотел бы он отпраздновать возвращение во власть, разве не заслужил признательности преклонцев за все содеянное, хотя бы вспомнили, кто спас страну после оставленного Дедом и его присными бардака…; увы, от этого народа благодарности не дождешься – хотя бы не мешали, но ведь мешают, следовательно, полиция права – хорьки и бандерлоги понимают лишь силу.
Он, впрочем, в тот момент не ведал, что многие не могли выйти из подъездов и уж тем более попасть на центральные улицы, что поезда метро проносились мимо станций без остановок, а выходы из подземки были закрыты, что одно кафе разгромили из-за отдыхавших на открытом воздухе посетителей, их задержали, столики перевернули, посуду побили, что кордоны стражей в касках и с дубинками перекрывали все и вся, включая подземные переходы, заламывали руки всем кому не попадя, плющили каблуками хипстерские очки, волокли схваченных по асфальту, набивали в автозаки, в ответ летели камни, бутылки, зажженные петарды, и, разъярившись, стражи пускали в толпу слезоточивый газ; ничего этого он не знал, занятый своим торжеством, но когда ему доложили,
