На следующий день меня неожиданно выдернули и повели наверх к Литкенсу. Я уже привык к «конторскому шкафу».
— Что вы вчера наболтали вашему следователю?
— Я могу повторить это и при вас. — И я сказав все то, — что говорил майору Харьковскому.
Полковник Литкенс внимательно выслушал меня. Так же гадко улыбнулся и сказал:
— Что ж, вы смелый человек, Жигулин-Раевский. Я уважаю смелых людей, даже врагов. Я разрешаю вам спать или лежать на кровати в любое время суток. Вы с кем сейчас в камере? Со священником Матвеевыму?
— Да
— Следствие по его делу тоже закончено
— Я это знаю. Он говорил, что тоже подписал 206-ю.
— Если хотите, я разрешу вам читать — книги, газеты.
— Нет. Мне не нужны ваши милости. Пусть Аркадий Чижов читает.
— Почему вы так раздражены против Чижова? — Он предатель и сволочь!
— Здесь и я с вами согласен — сволочь он удивительная! Но ничего — он будет наказан, — закончил Литкенс и как-то странно и даже несколько загадочно усмехнулся.
И меня увели во Внутреннюю тюрьму, в камеру, в которой я обитал уже месяца два со священником Митрофаном Матвеевым. Удивительной духовной и нравственной силы был человек. Когда открывалась дверь в камеру и в дверях показывался надзиратель или дежурный офицер, он всегда осенял их крестным знамением со словами:
— Изыди, сатана проклятый!
Его, как и меня, часто били. Но он терпел побои мученически — читал во время избиения молитвы, — славил господа. Какая это была чистая и светлая душа! Он успокаивал меня:
— Анатолий, не горюй! Ведь за правду ты сидишь?
— В общем, да.
— Так вот, имей в виду. Господь наш сказал: «Блаженны изгнанны правды ради, ибо их еси Царствие Небесное».
За время, какое мы прожили в одной камере — а время в тюрьме длинное-предлинное, — он прочитал мне наизусть все Евангелие — по-церковнославянски и по-русски. И рассказал мне своими словами Ветхий завет. Я же читал ему стихи или пересказывал что-нибудь прочитанное, особенно часто историческое. Этого человека словно сам бог мне в камеру прислал. Я ведь знал от матери всего четыре-пять молитв, а Священного писания не читал. Хотя у матери было до и после войны Евангелие с двойным текстом — славянским и русским. Я листал его и читал некоторые места, меня интересовало сопоставление двух славянских языков — древнего и нового. Был еще интересный альбомчик о чудотворце Серафиме Саровском. Его мы со Славкой на развалинах нашли.
Дня через три после моего вызова к Литкенсу отца Митрофана выдернули с вещами. И я его встретил лишь несколько месяцев спустя на Тайшетской пересылке. Было тепло и солнечно.
