— Многие нынче говорят про волю, особенно солдаты, что с войны пришли. Говорят, объявлена уже воля, да помещики бумагу-то от народа спрятали. Как найдут, будто, мужики тую бумагу — помещикам крышка будет. Другие говорят, что господа не дают царю бумагу написать, грозятся, улещивают. Мало ли чего говорят, я уж и слушать перестал.
Он махнул безнадежно рукой и, увидав, что Некрасов кончил завтракать, велел жене убирать со стола. Некрасов встал и поклонился смутившейся женщине.
— Спасибо, хозяйка, спасибо, милая, за угощение. Напои теперь чайком ребятишек, — самовар-то горячий. Как они у тебя, учатся ли?
— Бегали старшенькие два прошлую осень, да доходить не пришлось. Бедность наша, одежонки нет, ноги босые, — в морозы-то жалко пускать. Далеко школа-то от нас, лесом идти, неровен час, и волки задрать могут. Волков эту зиму много было — по деревне, как собаки, бегали, осмелели…
— Вам бы, Николай Алексеевич, зимой приехать, на волков, — сказал Иван. — Из саней не вылезая били бы их. Управитель барский, бывало, положит в мешок поросенка, бросит его в сани и едет под вечер в поле. Поросенок визжит, а волки и сбегаются — только бей их.
— Я такой охоты не люблю, — ответил Некрасов. — Я люблю походить по лесу, по болоту, выследить птицу, погоняться за ней. А так что за радость… Ну, что же, Иван Андреевич, пойдем, что ли?
Василий вытащил из тарантаса охотничье снаряжение, Иван вынес из избы старый дробовичок, собаки запрыгали около охотников.
— Ни пуха, ни пера-с, — сказал Василий, проводив их до ворот.
Впереди приветливо кивал вершинами лес, птицы заливались, солнце светлыми пятнами разузорило тропинку. Кругом было так тихо, мирно и прекрасно, что Николай Алексеевич вдруг вздохнул с облегчением и замурлыкал под нос какую-то песенку.
V
Когда совсем стемнело, охотники нагнали в лесу маленького сухого старичка-побирушку. Шел он тихонько, неторопливо, босые ноги его осторожно ступали по сырой тропинке, новенькие лапти болтались, привязанные к суме. Был он похож на лесного духа — седой, волосатый, с шапкой седых курчавых волос, с бородой, росшей у него чуть не от самых глаз. Черная, погасшая трубочка торчала как клюв изо рта.
— Здравствуй, дед, — сказал Некрасов. — Куда это ты на ночь глядя путь держишь?
— Иду я, мил человек, до людского жилья, — охотно и смело ответил старичок, вынув изо рта свою трубочку. — Где домик увижу — вот, значит, и пришел.
— До жилья отсюда верст десять будет, — сказал Иван. — Куда ты ночью-то придешь, людей булгачить?
