Карамазова отбросила фотографии и с шиком выронила монокль из глаза — он повис на черном шелковом шнурке, опоясывавшем змеей ее бледную, не тронутую загаром, шею.
— Ну и? — Она в упор посмотрела на меня.
Я увидела, что глаза у нее удивительные — ярко-желтые, как у тигра, — настоящие ведьмацкие глаза.
— Маша говорила, что вы можете приворожить мужчину… Точнее, она говорила, что вы ворожить не умеете… но теперь я понимаю, что… вы… ну, в общем… вполне…
Я запиналась не хуже, чем школьница у доски, хотя обычно не страдала недостатком красноречия. Просто…
Просто я и сама толком не понимала, о чем именно хочу ее попросить!
— Я не смогу приворожить его, — безапелляционно отрезала ведьма, ткнув пальцем в фотографию Юлия.
— Значит, вы на самом деле не умеете колдовать? — разочарованно протянула я.
— Говори мне «ты», — предложила она вскользь. — Колдовать-то я умею, Женя…
— Тогда почему?
Странно, я даже не удивилась, что она знает мое имя!
— Потому, Женьшень, — произнесла Карамазова сквозь зубы, — что сильнее, чем он тебя любит, уже не любят. Если я добавлю к этой любви хоть один градус, единственное, что он сможет сделать, — это тебя убить.
— А Мила? Разве он не любит Милу? — обрадовалась я.
— Может, и любит… смотря что вкладывать в это слово.
Ведьма недоброжелательно закурила и окинула меня проницательным взглядом желтых глаз.
— Ладно, не морочь мне голову, рассказывай все по порядку.
— Это длинная история… — заколебалась я.
За спиной что-то скрипнуло и, резко обернувшись на звук, я увидела, как из окошка стенных часов выпрыгнула лазорево-голубая кукушка и торжественно объявила:
— Времени не существует!
* * *
Когда взошло твое лицо
над жизнью скомканной моею,
вначале понял я лишь то,
как скудно все, что я имею.
Это заученное мной в четырнадцать лет стихотворение тезки — романтического Евтушенко 60-х — стало саундтреком моего последнего киевского лета.
То был странный роман. И, помню, в какой-то момент я поклялась себе: «Чем бы он ни закончился, я все равно буду вечно благодарить Бога за то, что он был!» Таким невообразимым светом залило это чувство всю мою жизнь.
Представьте себе темный колодец без дна. В него давно никто не заглядывает, нет смысла — увидишь лишь трубу, уходящую в черноту. Так много лет я не заглядывала в себя саму. Так каждый из нас почти не заглядывает внутрь — слишком уж там глубоко, слишком непонятно, непредсказуемо и необъяснимо. Мы больше сосредоточены на внешнем фасаде. На том, как одеваемся, какими кажемся, насколько соответствуем госстандарту мировых тенденций. Мы думаем, что знаем себя, но на самом деле знаем лишь заученные красивые позы, которые принимаем на людях, истины, которые отрепетированно провозглашаем, траектории, по которым привыкли ходить.
