Центральная плита не была разделена бороздками, зато когда-то давно была покрыта гораздо более рельефным узором, чем остальные — во всяком случае, следов от него осталось заметно больше. А ещё он шёл не только по краю, но, похоже, покрывал плиту целиком. Нехорошие мысли про кровавые жертвы неведомым богам опять заворочались в глубине души, но я их старательно задвинул куда подальше: ни Виль, ни Кэт, ни Ку-тян — никто никогда ничего похожего в своих рассказах о мире не упоминал, так что есть надежда, что если жертвы и были, то остались в давно забытом прошлом. Аминь.
Чем больше я рассматривал центральную плиту, тем более знакомым мне казались остатки узора на ней, но я никак не мог сообразить, где же мог видеть что-то похожее. Я оглянулся на своих спутниц, но возле «Стрекозы» (пусть у мотодельты будет имя собственное — заслужила!) никого уже не было. Повертев головой, я обнаружил всех троих. Кэт стояла метрах в пяти от северного края плиточного восьмиугольника, вся вытянувшаяся и снова полупрозрачная. Ветер колыхал многочисленные лоскутки её неизменного маскировочного костюма, и казалось, что она вот-вот взлетит без всяких крыльев. Виль сидела возле восточной стороны, и от её фигуры разливались ощутимые даже отсюда спокойствие и гармония с миром. Куросакура, достав из ножен свои парные тесаки (после памятного нападения ледышек кузнецы другр специально сковали ей новую пару — по руке), очень медленно выполняла какие-то упражнения, насколько я смог разглядеть — с закрытыми глазами. Почему-то мне показалось, что тревожить их сейчас совершенно неуместно, и я вернулся к плитам центральной площадки. Я нутром чуял, что разгадка здесь, в центре, но никак не мог понять, что же именно меня так зацепило, и только шёпотом ругался на всех известных мне языках, пытаясь собрать остатки узора воедино. Очнулся я только около полудня, рывком, будто проснувшись, и с удивлением оглядел обведённый ножом узор на плите. С щелчком в моей голове сложилась мозаика: восемнадцать на восемнадцать — это триста двадцать четыре, минус четыре раза по десять плит с каждого угла — это двести восемьдесят четыре, и ещё четыре плиты в центре — итого, двести восемьдесят. Я достал из кармана колоду, выдернул первую попавшуюся карту и перевернул её. Узор на рубашке из линий четырёх цветов был очень похожим на тот, что на центральной плите — только чёрные линии были чуть толще и более угловатые. Старательно листая колоду, я обошёл двенадцать плит соседней ступени, наполовину подбирая, наполовину угадывая карты и скидывая на каждую плиту свою. Затем я обошёл вторую ступень и третью, вернулся на первую и поменял ошибочную карту. На выкладывание и перекладывание карт я убил почти час — под заинтересованными взглядами не вмешивавшихся спутниц, наконец-то оторвавшихся от своих занятий. Пару раз они давали советы, лучше меня опознав сильно затёртые родные слова.
