— Настя. Настенька…
— Пожалуйста…
Она чуть не плакала — и он замер.
— Пожалуйста… Да… Да…
— Точно? — хватило его еще на дурацкий, но необходимый вопрос. — Можно, девочка?
— Да, — выдохнула она прямо ему в губы.
— Девочка моя, красавица…
Он еще что-то шептал, для нее — а сам пытался не сорваться: от глухой тоски, боли и отчаянья, всплывших на волне горячего бессилия. Но и это было неважно. Мир вокруг кружился, плавился и таял. Краски мешались с запахом миндаля, тонким, еле ощутимым. То ли от ее кожи пахло миндальным чем-то там, то ли память услужливо подсовывала: вот он ступает в проем снятой двери, и все в порядке, только в воздухе что-то непонятное, неправильное — запах миндаля, крик напарника — кулак сжатого до предела ветра бьет его в грудь, отшвыривая… Нет, нет, это не С4 — откуда ей здесь взяться? — это просто миндальное мыло. Кошка, милая моя, солнышко, что же я творю?
Она-то не возражала. Выгибалась, ластилась, подставляя лицо и шею под поцелуи, металась в его руках, то прижимаясь, то отталкивая. И он уговаривал себя, что ей это нужно, что ни за что не сделает больно, не обидит. А пальцы уже знали, что под рубашкой на ней вообще ничего. И что внизу, между откровенно раздвинутых ног, она шелковистая, влажная, пушистая и скользкая — все сразу же — как это пережить, если голову срывает от запаха и нежности ее тела, если под ладонями вздрагивает и напрягается?
Шалея от восторга и страха, он уложил ее на диван, слегка раздвинул бедра и чуть приподнял колени. Прикоснулся нежно и уверенно, готовый отдернуть руки. Погладил, вырисовывая подушечками пальцев круги и спирали. Поднялся выше, к влажной обжигающей тесноте, — кошка постанывала, вцепившись в покрывало, закусив нижнюю губку. И, уверившись, он прижался губами к горячему и гладкому животику, целуя, вылизывая и прикусывая дорожку вниз. Раскрыл пальцами пахнущий горьким миндалем тугой бутон, оперся на локоть… Она глухо ахнула, почувствовав его губы там, — и подалась навстречу.
Потом она лежала рядом — обессиленная, растаявшая, обмякшая, — сопела носом ему в плечо так умиротворенно, будто не ее коготочки оставили на этом плече несколько глубоких царапин. Кошка же… Терлась лицом, целовала красные полоски. Разве что не мурлыкала.
— Оставь, заживет, — усмехнулся он.
Тело ныло, голова кружилась. Вспоминалось, как на прямой вопрос доктор помрачнел, опустил глаза. Он все понимает, правда же? Если удастся вернуть чувствительность — это уже будет чудо. И то — работать и работать. А уж половая функция… Но вот она — рядом — довольная и удовлетворенная женщина. Его женщина. Его кошка рыжая, ненаглядная девочка. Под его губами и пальцами она выгибалась, истекая пьяным горьким медом, скуля и захлебываясь волнами удовольствия. Он поднял руку, провел пальцами по ее щеке — и остановил их, наткнувшись на припухлость. Посмотрел на спящую кошку. Распухшие губы, ресницы чуть подрагивают во сне.
