А эта Синтия как будто летает. Она воздушная и хрупкая. Ида уже не замечает ее квадратную челюсть, холодные глаза. В какое-то мгновение ей удается увидеть ее в перспективе из темного зрительного зала, откуда видна красивая обнаженная женщина в свете прожекторов. Черт лица издалека не разглядеть. Оттуда совсем не важными оказываются намалеванные щеки, красный рот, рыжие волосы, короткие и гладкие… Затаив дыхание, зрители следят за тем, как она кружится и мечется, подобно язычку пламени; ее голые ноги, длинная обнаженная спина, небольшая совершенная грудь не внушают желания, а скорее нечто вроде влюбленного изумления, которое мужчина испытывает перед прекрасной стальной машиной, точной и блестящей.
За спиной Иды два парня в свитерах (электрики? рабочие сцены?) произносят вполголоса:
— Да это Модель-34, старик!
Другой колеблется, пытаясь выразить свою тоску, свое вожделение и восхищение и наконец томно тянет:
— Ах, Боже мой, какая сучка…
Ида машинально заламывает свои длинные белые руки, пропитанные кремом, пудрой, белым жиром, с огромными жемчугами, скрывающими маленькие подагрические узелки.
Но какой триумф!.. Какие аплодисменты поднимаются из невидимого зала, откуда доносится лишь глухой гул, похожий на рокот моря. Рядом с ней Симон утирает со лба пот и, как он это делает в непринужденную минуту, опирается на Дикрана, нежно прижимаясь к жирной груди армянина. Аплодисменты стихают, затем раздаются с новой силой: занавес вновь взлетает, сияющая запыхавшаяся Синтия опять выходит на поклон, широко улыбаясь.
Проходя мимо Иды, она открывает в победном смехе большой рот, обнажая свои длинные блестящие зубы, сверкающие, как акульи клыки.
— Один, два, четыре вызова, — тихо считает Симон, и его слова повторяет вся собравшаяся у него за спиной раболепная толпа:
— Два, три, четыре вызова, это невероятно…
И когда Синтия возвращается и закутывается в свой пеньюар, покрытый пятнами жирной помады и вазелина, вся свита, которая окружала Иду, привыкшую к ее рокоту, шагам и голосам у себя за спиной, откатывает от нее, оставляя ее одну, и группируется вокруг новой звезды, как морская вода, бегущая от берега, чтобы слиться с новой сверкающей волной.
Но Симон взмахивает руками, кричит:
— Ваш выход, мадемуазель Сконин.
Ведь ему подводить итоги разыгрываемого матча, который должен, с божьей помощью, привлечь в его театр публику, как будто это бокс или петушиный бой.
Он думает:
— Это справедливо. Мы слишком долго держим наших старых звезд. Американцы правы: триумф, прибыль, затем нокаут — и к новому герою!.. А мы слишком добры…
