Дурдом | страница 17



Надо признать, некоторая логика в его словах была. Они возбудили во мне профессиональный интерес. Где, интересно, он собирается взять деньги на почту, телеграф и банки?

— Откуда взять деньги, спросите вы, — он будто прочел мои мысли. — Экспроприация экспроприаторов. Буржуазия сама должна передать нам орудия, которыми будет выкопана ее могила! Еще интереснее. Моя любимая тема — экспроприация. Эх, если бы поконкретнее.

— Моисей Днепрогесович… — начал я.

— Не скромничайте. В узком кругу можете называть меня настоящим именем.

— Простите, а как?

— Вы шутите? Конечно, Лев Давидович. Фамилия моего отца, скромного колониста из Херсонской области, была Бронштейн. Позже я приобрел вторую — партийную — фамилию. В насмешку я позаимствовал ее у старшего надзирателя Одесской тюрьмы, куда в первый раз отправил меня ненавистный самодержавный режим. Я стал Львом Троцким!

— А, — протянул я.

Вспомнилась пространная справка на Шлагбаума. «Приступообразная прогридиентная шизофрения. Паранояльный синдром, выражающийся в бреде реформа-торства. Отождествляет себя, как правило, с известными в прошлом политическими деятелями, всегда в оппозиции к режиму. Умеет заводить толпу и воздействовать на массы. Обладает ярко выраженными организаторскими способностями, порой способен к конструктивным действиям ради реализации своих бредоподобных фантазий. Активен. Демократия и свобода слова — наиболее благоприятная среда для протекания его болезни и реализации болезненных устремлений».

— Мы победим. Рабочие массы, колхозное крестьянство и трудовое фермерство пробуждаются. Консолидируются под руководством маяков партии. Но враг не дремлет. Чтобы сохранить свое господство, он не останавливается ни перед чем. Тюрьмы, психиатрические лечебницы!… Или просто убийства. Исчезают наши товарищи. Лучшие из нас!

— Как исчезают? — подался я вперед. Эта тема интересовала меня теперь не меньше, чем экспроприация толстосумов.

— Как исчезают? Без сле-еда-а, — растягивая звуки, протянул Шлагбаум-Бронштейн-Троцкий.

— Кто исчез?

— Списки в секретных партийных архивах, — прошептал он.

— Кто же виновный?

— Буржуазные отродья, пьющие кровь из пролетариата, колхозного крестьянства и трудовых фермеров.

Жизнь — борьба.

Смерть нам не страшна, — он плюхнулся на стул, поднял кружку и несколькими большими глотками осушил ее. Вытер рукавом подбородок. Крякнул.

Лицо его покраснело, и, по-моему, даже очки запотели. Он снял их, встряхнул головой и внимательным пронзительным взором уставился на меня. Нехорошо так уставился. Недобро.