– При таких темпах, пока ты распакуешь, тебе исполнится девятнадцать.
В коробке был набор виниловых пластинок: Билли Холидей, Этта Джеймс, Бесси Смит. Музыка, с которой я выросла и которую Чарли не вполне понимала. Я потрясла головой, чтобы прогнать комок в горле, и встала, чтобы ее обнять. Она обняла меня, не задействовав вымазанных жиром ладоней.
– Где ты их все нашла?
– На барахолках, на «Ибэй», на «Амазоне». Я собирала деньги, полученные за бебиситтерство за прошлый год.
Дедушка отнес аудиоальбомы в столовую, и, когда через открытую дверь донеслись напевы Этты Джеймс, вернулся и приглашающе протянул мне руку.
– Джинджер? – Ухватившись за его руку, я встала на ноги, и он этаким Фредом Астером в полосатых пижамных брюках провел меня, хихикающую, в танце по кухне.
– А это от нас с дедушкой, – сказала бабушка, когда мы, запыхавшись, плюхнулись на стулья, и протянула блестящую коробочку в серебристой обертке.
Я повертела ее в руках, стараясь понять, с какой стороны надо открывать.
– Ну, вот, опять ты копаешься, – поторопила Чарли. – Ты знаешь, что магазины закрываются в полшестого?
– Очень смешно. – Я извлекла подарок из бумаги. Бриллиантовые сережки-гвоздики.
– Они принадлежали моей маме, – сказала бабушка. – Я отдавала их почистить для тебя.
Я наклонила коробочку в сторону окна, и серьги моей прабабушки сверкнули на свету. Мне было трудно связать нечто столь прекрасное с хрупкой старушкой, пахнувшей леденцами-дюшес, к которой меня водили в гости, когда я была маленькой.
– Это был подарок от твоего прадедушки в день их свадьбы.
– Они такие красивые, спасибо.
– И купи себе что-нибудь симпатичное для сегодняшнего выхода в город. – Дедушка сунул мне в руку деньги.
Меня внезапно захлестнула волна эмоций.
– Я люблю вас всех. – У меня перехватило голос.
– И мы тоже тебя любим. – Бабушка обняла меня, а затем принялась выпроваживать из кухни. – А сейчас иди и надень что-нибудь, если только не собираешься идти за покупками в пижаме.
Я подхватила упаковочную бумагу, прежде чем дедушка успел ее выбросить, и побежала наверх одеваться.
Диван был тяжелым. Чарли толкала, я тянула. Вместе мы вклинили его в угол комнаты и передвинули к стене кофейный столик. Сервант был освобожден от стоявших на нем предметов, и я застелила его простыней, чтобы устроить там фуршет.
– Твоя мама точно не возражает, что я устраиваю здесь празднование?
– Не-а. Наоборот, ждет с нетерпением. Я заставила ее пообещать, что она не будет меня позорить.
