– Дурачок мой был у вас?
– Прокопий Иванович? – на всякий случай уточнил Антон и показал на стул: – Садитесь.
– Некогда рассиживаться, – на Фроськином лице появилась не то усмешка, не то брезгливость. – Угодил, видно, мой Проня вам, коль так уважительно об нем отзываетесь. Только никакого объяснения про Витьку Столбова я писать не буду.
Антон удивленно поднял брови:
– Я вас и не просил.
– Он же, дурачок, сам в жисть не напишет. Он же не все буквы знает.
– А как на бульдозериста выучился?
– Маркел Маркелович, добрейшая душа, помог, хотел его в люди вытянуть. Силком заставил две зимы на курсы ходить, каждую гайку, каждый болтик у бульдозера прощупать непутевыми руками. А как стали курсанты экзамены сдавать, уговорил экзаменовщиков, чтобы чуду-юду не по билетам, как всех, спрашивали, а прямо на бульдозере проверяли. Вот он и отчитался таким фертом, – Фроська посмотрела на стул и тяжело опустилась на него. – Прихожу домой с работы, ребенок в слезах. Гусак где-то тут, у конторы, всю спину ему исщипал, а Проне хоть бы что. Сидит, лыбится. «Пиши, – говорит, – следователю объяснение, что Витька Столбов в шестьдесят шестом году обвинял меня в краже ключа. Сидеть Витьке в тюрьме за убийство». – «Я, – говорю, – щас тебе напишу, оглоблей тебя…» – Фроська осеклась. – Простите, ради бога, с этим чудой-юдой не только оглоблю, а всех родителев и небесную канцелярию спомянешь…
– Не надо мне такого объяснения, – сказал Антон.
– Вот и я так думаю: какое от дурака может быть объяснение? Это ж только курям на смех. Хоть бы припугнули его покрепче. Ну совсем мужик балдеть стал, в какую ни есть, да оказию ввяжется. Вот взъелся на Столбова, ну хоть ты кол ему на башке теши! Ох, мало его участковый Николай Иванович лупцевал в детстве…
– Я считал, что он на флоте служил. В тельняшке ходит…
– Это полосатая-то матросская майка? – Фроська сердито махнула рукой. – На базаре купил. Лет семь, не то шесть, назад вместе ездили в райцентр. Телку зарезали, продали мясо. Дала чуде-юде десятку, чтоб путнюю рубаху себе купил. На полчаса кудай-то крутанулся, является выпимши и, вместо рубахи, дурацкую майку приносит. Первое время только по праздникам ее таскал, а последний год и в будни не снимает. Рукава уж измочалились, обрезать пришлось, – Фроська хмыкнула:– На флоте, скажете тоже! Его ж из-за малограмотности даже и не брали в армию.
Под окном конторы фыркнул, как уставшая лошадь, председательский «газик». Лязгнула дверца. В коридоре послышались грузные шаги, дверь отворилась, и в кабинет вошел основательно запыленный, но веселый Чернышев. Антон, уступив ему место, пересел к окну. Маркел Маркелович устало потер спину, блаженно вытянул под столом натруженные за день ноги и возбужденно заговорил:
