расколол. Я бы всё сумел, я бы назвал донос донесением, рапортом, облагородил бы
это чёрное дело. Я бы как мушкетёр, сразу нашёл, в какое дупло спрятать, каким
почерком написать, какую миледи привлечь. Поиграть с жизнью, поиграть со
смертью, это же интересно! Послал бы он меня в Соединённые Штаты разведать,
какую они там бомбу сварганили, я бы секунды не колебался, хотя у них там стул
действует с киловаттами.
Но только не здесь. Все мои предки, отец и мать, и деды мои, и бабки мои
страдали как раз вот от Дубарева и его сподвижников, от партийцев, гэпэушников,
энкаведешников. У меня в печёнках, в селезёнках сидит вся эта камарилья, хотя я
забываю, слава Богу, и отомстить не мечтаю. Я был и остаюсь вечной жертвой
доносов. Помню партийного Хведько в деревне Курманкаево, он заложил моего
отца и деда в 35-м году, и пустил нас по миру. Дубареву важно заполучить такого,
кому доверяют все, – и вольняшки, и зека, и политические. Но доверяют потому, что
знают, я не продам.
Обидно всё-таки, когда кто-то тебя не любит и подробно о тебе докладывает.
Досадно, что я не могу отомстить, только гадать буду, сколько мне намотают, хотя
клятвы себе даю ничего не бояться и жить по-крупному. Как князь Андрей
Болконский, из «Войны и мира», Печорин Лермонтова или Григорий Мелехов из
«Тихого Дона», а также Павка Корчагин. Хотя Павка пошёл бы к Дубареву без
приглашения, потребовал бы пистолет и перестрелял бы всех подряд, как блатных,
так и политических.
Одни живут по писаному, другие, как им прикажут, третьи, куда кривая
вывезет. Кто счастливее? А я не хочу жить как все, и не буду. Дубареву нетрудно
было агитнуть кого-нибудь из политических, у них сознательность выше, многие из
них жаждут доверия именно чекистского, советского, они собирают и помнят
моменты, словечки, факты, когда лагерный кум назвал его, к примеру, товарищ или
сказал что-то секретное, сугубо партийное, не каждому зека доступное. Своего рода
сдвиг в психике. Если бросить сейчас клич но лагерю: кто готов жизнь отдать за
Иосифь Виссарионыча? Первой ринется на зов именно 58-я. Кроме бандеровцев,
конечно, и власовцев. Политическому, бывшему партийцу, даже во сне, хочется
доказать, что он не враг, не японский шпион, никогда не был ни в правом блоке, ни в
левом, он не позволит себе даже тени улыбки ни анекдот с душком. Я не знаю, как
назвать этот синдром, пусть учёные-психиатры признаки соберут, обобщат и
