новокаина. – «Ничего, бабы в гинекологии всю кровь теряют и за неделю
восстанавливают, – сказал Пульников. – Заживёт как на собаке. – Он нашёл сосуд,
крепко перехватил зажимом. – Ты меня слышишь, Ерохин? Эй, друг Ерохин,
слышишь?» Он не отвечал, и нос уже заострился.
«Щеголихин, идите на моё место! А я встану за инструменты». – Глухова
повернулась от операционного стола, тяжёлым бедром зацепила мой столик так, что
зазвенело всё. Я быстро шагнул на её место с ощущением, что уже поздно, что-то
уже стряслось и, пожалуй, непоправимое. А тут как раз открылась дверь
операционной, и возник тот старик с грыжей, руки на животе. Христос воскрес. –
«Доктор, а куда мне идти?» – он всё ещё был под действием пантопона, блукал по
коридору, рад был, что жив остался, его в палате пугали вчера, что обязательно
зарежут. – «На свободу иди, дед, прямиком!» – крикнул ему весёлый не по
обстановке Пульников. Картина вышла нелепая, нехирургическая, вообще не
медицинская. Неожиданно взвизгнула Глухова и зашлась в мелком хохоте, замахала
руками, не могла себя удержать, у неё полились слёзы, истерика самая натуральная.
Пульников заорал санитару, чтобы тот позвал кого-нибудь из персонала, быстро!
Тот затопал по коридору, появилась Светлана Самойловна, в руке ватка с
нашатырным спиртом, сразу дала начальнице стационара понюхать, потом к
Ерохину, он не отвечал, пульса не было, зрачковый рефлекс отсутствовал. – «У него
шок»,– сказала Светлана Самойловна.
Ясно мне, от потери крови. Сделали адреналин, кофеин, подняли ему ноги
кверху, туго обмотали резиновыми бинтами от пяток до ягодиц, чтобы улучшить
кровоток к сердцу, камфору ввели, кордиамин – нет пульса. Лицо белое, глаза впали,
видно, что уже всё, амба. Освободился.
Пульникову оставалось до свободы семь дней. Можно было не спать, не есть,
не пить, и дождаться. В отказчики пойти, в Шизо сесть, отлежаться на нарах,
отсидеться на параше, – всё на свете можно было пережить, от любой
неприятности, неожиданности увильнуть, сквозануть, – от любой, кроме той, что
замаячила с момента смерти Ерохина на операционном столе, да ещё после такого
пустякового ранения.
К вечеру стало известно, по Ерохину заведено дело в оперчасти. Того хмыря,
что его пырнул, тут же и задержали. Сидит несчастный в изоляторе и не знает, как
