Виктору шили «антисоветскую» пятьдесят восьмую статью, шестой пункт: «шпионаж в пользу иностранного государства». Сюда же добавляли всякую всячину: попытка бегства за рубеж, антисоветская пропаганда, спекуляция (единственное, что, пожалуй, было правдой).
Но ни в «Крестах», ни в Бутырке, ни в Лефортове, ни на Лубянке он не сознавался. Не потому что был таким несгибаемым, а потому что искренне не понимал, в чём его обвиняют и что вообще от него хотят. Однажды, осатанев от ночного допроса, он выкрикнул следователю:
— Да, вы правы, я секретный агент Вавилона!!!
Дознаватели переглянулись, один спросил:
— Это где?
— В Америке. На границе Мексики и США, — отчеканил Луи.
В Сухановке после войны один из братских корпусов был превращен в «Бериевский» корпус: глава МГБ, по рассказам бывших сидельцев, сам приезжал проводить «элитные» допросы.
Теперь здесь братская трапезная: стены расписаны красочным библейским новоделом, ничего не напоминает об ужасах шестидесятилетней давности.
Луи, как и другие обвиняемые (еще формально не зэки), не мог и не должен был видеть ни себе подобных, ни видов из окна: ведь даже очертания монастырских построек могли, по логике НКВД, дать сидельцу подсказку, привязку к местности. На белье, умышленно превращенном в труху, чтобы нельзя было повеситься, стоял штамп: «Спецобъект № 110». Снаружи тюрьму охраняла спецрота дивизии НКВД особого назначения — стража стояла даже в полях, вдалеке от тюрьмы, дабы исключить даже случайные проникновения извне.
Екатерининский собор, главный храм монастыря, был переоборудован в крематорий: на первом этаже, при входе, жертву расстреливали из-за бронированных щитов с прорезями для глаз и оружия. Тут же — на носилки на колёсах и в печь. Сжигали тела в основном ночью, чтобы окрестные жители не видели дыма. На втором этаже (купол храма изнутри разделили межэтажным перекрытием) «краснопогонниками» был устроен тир: пальба велась по образам Богородицы и ангелов.
Днём зэкам давали баланду, по консистенции ничем не отличавшуюся от воды. В лучшем случае — «шрапнель»: так называли жижу с твёрдой, недоваренной крупой, от которой узников мучили боли в животе. Ни о каких передачках «врагам народа» и речи быть не могло. Спать днём запрещалось. По ночам, в перерывах между изнурительными допросами, тоже было не до сна: со стороны коридора до самого утра психику подследственных сверлили адскими женскими криками. Что это было: пытки или магнитофонные записи?
