Некоторое время я ещё провёл в тех грёзах, «там» же ощутил, что заработала мысль. Сейчас вспоминаю с улыбкой, как в какой-то момент, «там», я наивно стал полагать, что оказался в каких-то уголках своего подсознания, которое известным образом соединено с вселенским разумом, и сейчас появится какой-нибудь оракул, или произойдёт какое-нибудь подобное событие, и мне будут даны инструкции, описан мой путь. Но ничего такого не произошло. Боюсь, что это был просто глубокий, очень глубокий сон, полный сновидений.
В сознание я вернулся очень резко. Было ощущение ангины — нормально, так, после «крокодила»-то — но вместе с тем чувствовалось и выздоровление, если не просто запустились какие-то функции организма, поверженные, или, правильней сказать, повреждённые, «химией».
Я открыл глаза, но продолжил сидеть. Если бы я знал, что просидел восемь суток в таком положении, я б тысячу раз подумал, прежде чем пошевелиться. Попытка расправить ногу привела к сильнейшей боли по всей её длине, как будто в неё вставили тысячи иголок. Перед глазами поплыли круги.
— Не шевелись, — услышал я у себя за спиной, и узнал голос Седого.
Я уже понял это и сам, что лучше не шевелиться.
Через три минуты ко мне подошли, сделали по уколу в руки, ноги и шею, и через две минуты я смог подняться. По ногам бегали мурашки, но я даже смог попереминаться с ноги на ногу.
— Я в порядке? — спросил я, обращаясь и к Седому, и к тому, кто сделал мне уколы.
— Ну, если не считать того, что ты вычеркнул из своей жизни восемь суток, все эти дни не доедал, не допивал, и вообще от тебя всё это время было мало пользы, то да. Почти в порядке. Как тебе это? — Седой указал кивком в сторону двери, где находился годовой запас «крокодила».
— Вообще мимо, — ответил я.
Как-то он глянул, что заставило меня вспомнить все свои сновидения.
— Да, это так. Пошли, есть смысл перекусить.
Мы отправились в столовую.
— Ему особенное, — сказал он, — а мне, как обычно.
И мне дали блюдце с кашкой, а ему две отбивных с салатом.
— О, я смотрю, у нас здесь равенство соревнуется с гостеприимством, и ничто никак не может победить, — сказал я, и попытался улыбнуться.
— Тебе сейчас ничего нельзя.
— Меня подташнивает уже от одного вида этой каши.
— Тебя вытошнит сейчас от любой пищи, кроме этой. Попробуй.
Я взял пол-ложки неизвестно чего: без вкуса и запаха. Смесь во рту напомнила намоченную вату, только моментально тающую. Я отложил ложку.
— Съешь половину, — сказал Седой, — через три часа сможешь поесть нормально.
