— А ещё меня пытались убить, — говорю.
Он остановился.
— Мне больше ничего не надо. На нас охоту ведут ребята крутые, но не настолько, чтобы очень. Не думаю, что они знают, где ты. Но мне всё равно, хоть я только что узнал и это, и то. Мне больше ничего не надо.
— Сержант, тебе влезли в мозги. Давай вдвоём поправим. Теперь мы будем осторожней, и доведём до конца, что хотели.
— Мне больше ничего не надо.
— Как тебе погода? — спрашиваю его.
— О, моя любимая, обожаю такую жару.
— Мне больше ничего не надо, — сказал я.
На секунду у Сержанта появился стеклянный взгляд, но тут же он вернулся к предыдущему предложению.
— О, моя любимая, обожаю такую жару.
Я всё понял. У него была установлена заглушка на ту деятельность, к которой нас готовили, на борьбу. Причём заглушка была установлена некорректно, по-дилетантски. На саму заглушку он реагировал возвращением к предыдущему моменту памяти. Непрофессионально и некорректно, наспех, лишь бы.
— Ну тебя и накачали, Сержант.
— Просто я всё понял и мне больше ничего не надо.
— Да слышал я уже это.
Но он уже перелезал через забор.
Я медленно подходил к забору, провожая взглядом напарника, направляющегося через поляну в сторону земель аквапофагов. Конечно, его не разорвёт на молекулы, когда он будет пересекать ров — условную границу между нами и ими.
Потом я вернулся к себе в подвал.
Что ж, мне ничего не угрожало. Я мог спокойно собраться и отправится за напарником, и скорей всего те люди нас примут, как родных. Но это немыслимо. Я не могу так даже думать. А не могу я не думать, а уж тем более теперь, о том, чтобы быть самому по себе неблагоприятным условием для существования той гнилой системы внутри нашего государства, которая в своих порочных целях сопровождает наше рождение, ведёт нас проторенной различными бумажками дорожкой, а потом хоронит нас за наши же деньги. Кого-то раньше, кого-то позже, а кого-то и преждевременно — только бы всё оставалось, как прежде. И ещё.
Есть ещё одно «ещё». Вернее оно появилось. Может, Сержант и потерянный патрон из нашей обоймы, может, и те, над кем сейчас колдуют, как поколдовали над Сержантом, тоже. А может, и нет. Дело в том, что теперь очевидным становится один неожиданный момент. Оказывается, мы ещё кое в чём просчитались — то, что сделали с нашими телами, на выходе оказалось не тем, что ожидали. Наш мозг, столкнувшись со всеми этими имплантантами внутри нас, призванными на порядок увеличить наши человеческие способности, а вернее, наш мозг, столкнувшись с самими этими увеличенными способностями, и восприняв их как «свою», подчинённую ему систему, стал, и наверно лучше не выразиться, мутировать. И если вначале это было незаметно, не чувствовалось (как, например, только что с этими пограничниками: и моё поведение, и моя физическая реакция, и расчет, и сами механические действия — всё это было моё, но в тоже время ещё вчера я не смог бы этого проделать так чётко), то теперь с каждой минутой происходило что-то удивительное. Только что меня удивило, что я стал слышать щебет птиц на улице, а сейчас я умножил про себя триста пятьдесят восемь на двести шестьдесят шесть, проверил полученный результат на компьютере, и уже в следующее мгновение мне даже проверять такие вычисления не возникало желания, потому что я просто знал, что это так. Я смог без ошибок называть любой символ после запятой в числе Пи: сто тринадцатый, семисотый, тысячный. У меня в пакете лежали сим-карты мобильного Интернета, я с лёгкостью «увидел» через пакет их штрих-код. За долю секунды я смог определить не только возникшее и нарастающее беспокойство, но и причину этого беспокойства — десять человек пограничников, точно таких же, как те двое, что валялись у меня за стенкой, прочёсывали территорию вдоль границы в нескольких часах ходьбы до меня. Как из темноты, мне то и дело выплывали их лица и силуэты с автоматами наперевес. И в следующее мгновение я уже знал: когда я с ними встречусь, что я с ними сделаю, и как я это сделаю, чтобы никто не узнал, кого они встретили, и что с ними произошло. И многое, многое другое стало мелькать перед моими глазами, множимое нарастающими внутри меня способностями, пугающими меня своей самостоятельной жизнью и неподконтрольной моему разуму природой. Я завис, боясь пошевелиться; меня пугали те процессы, которые должны были произойти у меня внутри, пошевели я рукой или ногой. Как только я стал чувствовать, как бьётся моё сердце, через пятнадцать секунд я стал слышать его. Я стал слепнуть, а через несколько секунд перестал видеть вообще, и страх всех этих ощущений параличом стал заполнять всё моё существо. Из последних сил я опустился на колени, сложил руки на груди в молитве, и обратился к Богу. Я умолял, чтобы он спас меня; обещал, что больше никого в своей жизни не обижу! Я просил дать мне сил совладать со своим состоянием; просил насадить мне мысль, которая станет для меня опорой… И тут подумал о встроенных в меня регуляторах. Как только подумал об этом, резко почувствовал улучшение, зрение стало восстанавливаться, я развёл руки в сторону, покрутил ими, — удивлённо, без страха разглядывая то одну, то другую, — руки казались мне какими-то диковинками. Я поднялся на ноги, посмотрел на них. Странные ощущения отдавались от каждого движения: я весь скрипел, как будто я был набит полиэтиленом. Смогу ли я контролировать теперь всё это? И мне пришёл ответ, что да, и что это не заставит себя долго ждать. И действительно, всё как-то кругом стало успокаиваться, погружаться в тишину. Или это очередная волна чего-то? Нет. Мой разум подстроился, охватил всё своей чудовищной хваткой, стал, наконец, моим другом, мной, я стал разумом, я снова стал разумным существом… Очень разумным. Эмоции, раньше только кое-как волновавшие тело, теперь ощущались физически, мощно, гуляющими различными ощущениями по всему телу: по рукам, ногам… Я включил на компьютере музыку, и тело отозвалось на неё волнами мурашек и мультипликационными бликами перед глазами.
