– Привет, Гельвард, – сказала она, затворяя за собой дверь.
– Привет… Но если ты занята, я могу зайти и попозже.
– Не беспокойся, все в порядке. Ты же в отпуске?
– Да.
– Тогда и я в отпуске. Пошли.
Она повела меня по коридору. Мы свернули в боковой проход, потом спустились по лесенке на пол-этажа и очутились в узком коридорчике, по обе стороны которого тянулись двери. Одну из этих дверей она и открыла, поманив меня за собой.
Комната, куда мы попали, оказалась самым большим жилым помещением, какое я до сих пор видел в Городе. В глаза прежде всего бросалась широкая кровать, но была здесь и другая мебель, добротная и удобная, и еще оставалось на удивление много свободного места. У одной из стен примостились раковина и маленькая плита, а кроме того, в комнате стояли стол с двумя стульями, платяной шкаф и еще два кресла. Больше всего поразило меня то, что в комнате было окно.
Я тут же устремился к нему и выглянул наружу. Окно выходило во дворик и на противоположную стену со множеством других окон. Дворик был неширок, окно невелико – и что находилось по сторонам, видно не было.
– Нравится? – спросила Виктория.
– Какая большая комната! Она, что, твоя?
– Отчасти. Наша, как только мы поженимся.
– Ах, да, кто-то уже говорил, что мне положено отдельное жилье.
– Наверное, это и имелось в виду, – сказала Виктория. – Сейчас-то ты где живешь?
– Все еще в яслях. Но, честно говоря, я там не ночевал с самой церемонии.
– Ты уже работаешь вне Города?
– Я… Меня…
Я запнулся, не находя ответа. Вне Города? В самом деле, что сказать ей – ведь я связан клятвой…
– Я знаю, что ты выходишь за стены Города. Это не такой уж секрет.
– А что еще ты знаешь?
– Кое-что знаю. Но об этом потом, мы с тобой, можно сказать, еще и не разговаривали! Заварить тебе чаю?
– Синтетического?
Я тут же пожалел о неосторожном слове: меньше всего мне хотелось показаться невежливым.
– Боюсь, что да. Но я вскоре начну работать в цехе синтеза, и, может быть, удастся придумать что-нибудь, чтобы он стал получше на вкус.
Напряжение понемногу спадало. Первые полтора, а то и два часа разговор шел практически ни о чем, не выходя за рамки взаимного вежливого любопытства, но мало-помалу становился все более естественным – все же мы с Викторией не были совершенно чужими друг другу.
В разговоре, разумеется, мы не могли не вернуться к нашей жизни в яслях, и тут я почувствовал, что в глубине души у меня просыпается новая тревога. Пока меня не вывели из Города, я и понятия не имел о том, что там увижу. Уроки в яслях казались мне – как и большинству – сухими, отвлеченными и оторванными от действительности. В нашем распоряжении было несколько печатных книг, главным образом о жизни людей на Планете Земля, а в основном учителя рекомендовали нам тексты собственного сочинения. Мы узнали – или думали, что узнали, – многое о повседневных обычаях Планеты Земля, но нам сразу же разъяснили, что здесь, на этой планете, мы ничего подобного не встретим. Естественная детская любознательность немедля ставила вопрос, а что же мы встретим, но на сей счет учителя хранили гробовое молчание. И в наших знаниях образовался зияющий разрыв: с одной стороны, мы изучали по книгам жизнь в каком-то ином мире, отличном от нашего, с другой – напрягая воображение, строили догадки о жизни и обычаях Города.
