— Ну, — добавила она, встряхнув рыжей гривой, с которой во все стороны полетели прозрачные капли, — Хэнк Силберхатт, можешь сесть. Или у мужчин из Материнского мира принято стоять, как статуи, с разинутыми ртами?
Я ответил на это неловкой, растерянной улыбкой и заметил, как в зеленых фиордах глаз промелькнули озорные огоньки.
— Унтава, оставь нас, — обратилась она к девушке. — Когда ты понадобишься, я тебя позову. Ах да… — добавила она, когда та с искренним недоверием на лице направилась к выходу. — Унтава, хоть я и доверяю тебе больше всех, постарайся не говорить никому о том, как этот мужчина некстати поторопился войти сюда. Кое-кто из-за этого пришел бы в ярость. И попробуй проследить, чтобы старейшины не распространялись о нашей беседе. Особенно те, кто находится под влиянием военачальника.
Унтава поклонилась и выскользнула между портьерами. Я присел к изумительно вычурному столику, не смея, впрочем, облокотиться на него, казалось, что, если хоть слегка надавить, он развалится. Армандра расположилась на козетке, вырезанной из целого куска гигантского агата и покрытой меховыми подушками, получше запахнулась в халат, с интересом посмотрела на меня и вдруг спросила:
— Хэнк Силберхатт, у тебя нежные руки?
И снова мой язык будто присох к небу.
— Мои руки?..
— У тебя нежные руки? — повторила она и нетерпеливо нахмурилась. — Они годятся для того, чтобы высушить мои волосы?
— Они могут быть нежными, — ответил я, — когда нужно.
— Отлично. Тогда займись делом.
Я подошел к ней. Она протянула мне большое полотнище ткани и добавила:
— Я знаю, что твои руки могут быть сильными и жестокими — ты ведь сбил с ног этого напыщенного медведя, Нортана. Но полагаю, что они еще и мягкие — как бы ты, иначе, мог обходиться с «изумительными» женщинами из Материнского мира?
Я взял на ладонь прядь мягких волос и начал просушивать их полотенцем, время от времени приостанавливаясь, чтобы повернуть ее голову.
— Твои руки действительно нежные, — сказала она, рассмеявшись и обдав меня зеленым сиянием глаз. — Пожалуй, я сделаю тебя своей… своим горничным и…
Тут я перебил ее. Просто указать ей на то, что мало кто из обычных земных женщин решился бы сказать что-нибудь подобное любому мужчине, было бы глупо. А уж тем более техасцу… Я повернул ее голову и страстно поцеловал ее в губы. Она вскинула руки, ее пальцы скользнули по моей шее и зарылись в волосы у меня на затылке. Мой поступок явно потряс ее, она возмутилась и стала отчаянно сопротивляться. Я же не обращал на это внимания, и вскоре она перестала биться, вонзила ногти мне в кожу и стала пить мое дыхание так же страстно, как я — ее. Это продолжалось лишь несколько секунд! Потом я ослабил хватку, и она отдернулась от меня и отвесила мне такую пощечину, что у меня в голове зазвенело.
