Хотя я и пользовалась не той рукой.
Я одна в каком-то тесном месте. Вокруг лес.
Темно, но в правой руке у меня фонарик.
Сижу, скрестив ноги, на полу. Здесь холодно и сыро. Хочется есть. Ноги затекли, и вытянуть их некуда, но это не важно. Листы лежат на коленях, прижатые какой-то деревяшкой. Карандаш летает по бумаге, исполняя известный только мне магический танец, создавая воображаемое место, такое далекое от этого в пространстве и времени. Место, в котором я хочу быть.
Я поглощена тем, что делаю, и поначалу не слышу шагов на лестнице у меня над головой. Выключаю фонарик и задерживаю дыхание.
Шаги останавливаются ненадолго внизу, потом слышатся снова, приближаются к моему тайному убежищу. Надо что-то сделать, спрятать рисунки, но я застыла, как камень.
Свет бьет в лицо. Слепит глаза.
– Вот ты где.
Я молчу. Он видит все: рисунки, карандаш. Руку, которая его держит.
– Вставай! – бросает он.
Выбираюсь из убежища, щурясь от бьющего в глаза света.
– Ты знаешь, что и почему. Знаешь, насколько это важно. И все равно не слушаешься.
– Простите. Я больше не буду. Обещаю!
– Хватит с меня твоих обещаний. Тебе нельзя верить.
В его голосе сожаление, даже печаль.
– Дай мне свою левую руку.
Я не даю, и он сам ее хватает.
– Жаль, но тебе нужен урок.
Я даже почти верю, что ему действительно жаль, когда он ломает мои пальцы, один за другим, кирпичом.
Боль колет глаза, словно вонзает и поворачивает лезвие ножа.
Под языком горьковатый, металлический привкус. Я кашляю.
– Идет.
Голос мужской. Кто?
Пытаюсь открыть глаза, но они горят, словно с неба на них упало солнце. Мычу от боли.
– Кайла? – Чья-то рука касается моей. Эми. – Выключи свет, – говорит она. Свет гаснет, и я разлепляю веки и щурюсь. – Ну вот, – говорит она и улыбается.
Я на полу. Пытаюсь сесть.
– Не шевелись. – Снова мужской голос. Поворачиваюсь на звук. Парамедик? В дверном проеме белое лицо – мама.
Меня снова кладут на кровать. Эми держит капельницу. Кто-то все соединяет, еще кто-то вводит в вену иглу, и что-то теплое вливается в кровь. Боль слабеет. Я закрываю глаза.
Голоса смешиваются и уплывают.
Из-за кошмара? Не верится.
Она могла умереть…
День-два пусть полежит в постели. Обезболивающее…
Если бы Эми не проснулась, когда она упала на пол, все могло бы кончиться плохо… Последний шанс.
– Можно мне хотя бы книгу?
– Нет. Тебе предписано отдыхать, – говорит мама и складывает руки на груди.
– Я могу и отдыхать и читать.
– Нет.
– В больнице мне разрешали, – сообщаю я, притягивая правду за уши.
