«Контрабас» и виски с трюфелями | страница 33

— Господин офицер! Разрешите поинтересоваться? Как фамилия веселого человечка из черного ящичка с антенной?

— Ну, во-первых, это не веселый человечек, а старший сержант. А во-вторых, вам не должно быть никакого дела до его фамилии. Он пограничник.

— А ваша как, если не секрет?

— Моя фамилия Гуренко.

— Старший лейтенант Гуренко чисто… Чисто мудак.

Бабушка с внучкой как могли упрашивали пограничников. Подключилась проводница. Все уверяли, что Игорь так больше не будет. Но Игорь молчал. Денег решил не предлагать. Из гордости. Закинув на плечо легкую сумку, в сопровождении военных двинулся на выход. На таможне продержали недолго. Составили протокол, стращали закрыть въезд в Россию на пять лет. Он брел по пустынным улицам незнакомого города и думал о Ленке. Послезавтра она улетит в Веллингтон, и они больше никогда не увидятся. Пятнадцать лет показались спринтерским рывком времени.

Игорь выложил на прилавок гастронома огромную коробку конфет.

— Это вам, девушка. Чисто подарок. А мне бутылку водки. И подскажите, как быстрее добраться до Риги.

Дом, в котором проживал Арнольд, называли офицерским. Серое трехэтажное здание, под окнами — лютики, окурки и мертвые воробьи. По воробьям бил из воздушной винтовки изредка вменяемый лейтенант Колышинский. Он же был ответственным за эвакуацию жильцов в случае пожара. Стены и подъезды офицерского дома частенько освежали краской, на которую не скупилась воинская часть. Происходили внеплановые ремонты — во многом благодаря прапорщику Алещенко. Надпись «Прапор Алещенко — пидор» появлялась часто.

По выходным из окон строения доносились перепевы Пугачевой и Антонова, звон оплеух и грохот вертевшихся в танце тел. Арнольд соседей пытался не замечать, но здоровался, исправно ходил в институт, а в душе радовался, что не продолжил военную династию. Источающие запахи водки и гуталина прапорщики, сосредоточенные и обезжизненные штудированием устава лица офицеров, отбывающих на недельные дежурства, безвкусно одетые жены служивых — вот чем была для него армия.

Женщин офицерского дома Арнольд причислял к особам ограниченным и к семейной жизни абсолютно непригодным. Они пользовались духами с запахом, отбивающим желание близости, носили тугие цветастые платья не по фигуре и по несколько раз плакали над одним и тем же индийским фильмом.

— Ира, а Ир! А как его мать спасла-то! Женщина — стена! Глыбища в сари! Схватить голыми руками гитару под напряжением… Я на этом месте белугой ревела, Ирка! И перед сном, перед сном, как вспомню эту сцену, аж ночнушка от пота мокрая. А мой дурак говорит, мол, кино все это, мол, пустые переживания…