Последующие несколько месяцев вплоть до зимы прошли у Бальтазара, словно во сне или в тумане. Он ел, скакал на коне, говорил и двигался, но как-то на автомате. Молодая мать не замечала этого, потому что была занята только малышом. Её интересовали интервалы приема пищи Генри, его отрыгивания и колики, время сна и игр, – всё, что угодно, касающееся сына, но не отца.
Супруг лишь раз пытался напомнить ей об исполнении супружеских обязанностей и нарвался на обвинения в эгоистичности и безразличии к собственному ребенку. В конце концов, он просто перестал обращать на себя её внимание, что ничуть не тревожило леди Барроу. Все её разговоры в доме родителей, при визитах друзей или на прогулках с подругами сводились к обсуждению любимого чада.
Постепенно чувства Бальтазара к ней остыли, страсть потухла, а любовь… возможно, любви никогда и не было, по крайней мере, со стороны Вивиан. Всё чаще хозяин Барроу-хаус стал прикладываться к графину с виски, чтобы хоть немного уйти от реальности и заглушить душевную боль. Он знал, что это конец их отношений, но пытался оттянуть неизбежное.
Ему не пришлось ничего объяснять чете Эшби после совместно проведенного пикника в честь первого дня рождения Генри. Леди Барроу взяла всё на себя: поговорила с родителями, собрала свои вещи и переехала. Единственным условием, которое она поставила в самом начале, была единоличная опека над сыном. Конечно, Бальтазар имел право посещать сына, играть с ним и участвовать в воспитании. Впрочем, отца это не сильно беспокоило, ведь он действительно был равнодушен к маленькому отпрыску.
