(Аглая Топорова. Украина трех революций: Очерки»: Лимбус Пресс; СПб; 2016 ISBN 978-5-8370-0720)
* * *
Оба этих отрывка — повествуют о процессе и продуктах распада, который постиг нас в 1991 году, когда развалилась не только страна под названием СССР, развалилось еще и советское общество, советский народ, целая россыпь культур — советская городская, сельская, индустриальная. Этот развал — мы видим не только, когда проходим мимо некогда огромного, а теперь заброшенного и разграбленного завода, этот развал — в наших душах, в наших головах. Молотилка перестройки, страшный взрыв девяносто первого и пожар «лихих девяностых» — оставил пепелище в душах многих из нас. И теперь — все это сказывается самым страшным образом.
Точно в такой, а может, именно в этот посёлок свезли жителей Матёры и прочих сгинувших деревень — и тут они «застряли в ожидании, — когда же последует команда двигаться дальше, и потому — не пуская глубоко корни, не охорашиваясь и не обустраиваясь с прицелом на детей и внуков, а лишь бы лето перелетовать, а потом и зиму перезимовать
Это ведь мы. После девяносто первого года — многие из нас так и застряли в ожидании, ни туда, ни сюда. Не пускают корни, не обустраиваются. Для многих (и не только на Донбассе, но и в целом на Украине) те страны, которые созданы после 1991 года — они как чужие, с ними ничего не связывает, за них не проливали кровь деды, они не побеждали в войнах, их не жалко. Можно и поджечь как Украину. Причем на опыте Украины мы видим, что Украину — не жаль ни одной из сторон, участвующих в конфликте — ни украинцам, ни жителям Донбасса, ни нам, русским — хотя мы, русские, как раз таки не замечены в стремлении к гуманитарным бомбежкам. Да, не жаль. Было бы жалко — так попытались бы хоть немного для начала поговорить. А сейчас Украина напоминает одну большую Кущевку — это там где Цапки вырезали семью, если кто еще помнит. Знаете, как один журналист блистательно определил, чем отличается Кущевка от остальной страны? Во всей стране сначала выходят поговорить, а потом начинают бить в морду — а в Кущевке сначала бьют в морду и только потом возникает желание поговорить. Теперь так — на всей территории Украины — сразу бьют в морду, и только потом, если получают сдачи — начинается разговор.
После девяностых, те, кто физически выжил — представляют собой страшное зрелище, к которому лучше всего подходит определение Чингиза Айтматова «манкурты». Представители села — из-за голодухи вынужденные перебраться в город, где работы тоже для них не было, в городе — часть из них пошла в криминал, часть — начала перебиваться поденщиной, не имея никаких жизненных перспектив и четко осознавая это. Это люди, выброшенные из крестьянской общины, но не ставшие горожанами, люди, которые утратили довольно целомудренную общинную, сельскую культуру, но не приобрели свойственных горожанам уважения друг к другу, к закону, к личному пространству. Это люди, на глазах у которых разворовывался и их родной колхоз, и в целом страна — и потому про закон им говорить бессмысленно. Поденная работа большинства из них — дает возможность перебиваться с хлеба на воду, но не включает ни в какой коллектив, а длительные периоды безработицы — предоставляют возможность делать все что угодно, не опасаясь ничего — терять то все равно нечего.
