Он потянулся своим экстрасенсорным зрением, пытаясь определить источник…
…И боль прострелила его позвоночник.
Она была такой сильной, такой совершенно неожиданной, что он издал надломленный хрип.
Затем он лежал на матрасе, тяжело дыша.
Понимание просочилось в его сознание, затем неверие.
В этот раз он почти в панике сел на матрасе — но вынужден был остановиться, задыхаясь и опустив голову, когда тошнота во второй раз захлестнула его. Он лежал на тонком матраце поверх чего-то вроде бетона. Он узнал казённый серый цвет ещё до того, как его глаза метнулись к решёткам и сетке колючей проволоки, образовывавшим одну стену камеры.
Его рука взметнулась к горлу — рефлекс, которого у него не было годами, который он нарочно сломал в себе. Когда он только попал в эту версию Земли, он рефлекторно тянулся к горлу каждый раз после пробуждения. Он ощупывал всю шею вокруг, удостоверяясь, убеждая себя, что он действительно оставил это позади, что он больше не там, не в том мире, где его люди жили как животные.
Когда теперь его пальцы сомкнулись на холодном металле…
Его разум помутился.
Затем он дышал слишком часто, задыхаясь, наполовину стеная, когда его руки проследили эту штуку на шее вплоть до места, где она заходила в основание его черепа. Он вздрогнул от боли там, где зубцы впивались в шею сзади.
То же самое.
В точности. Та же. Самая. Херня.
Он простёр своё экстрасенсорное зрение — в этот раз осторожно — и ошейник опять ударил его током. В этот раз удар был намного слабее, но все равно заставил стиснуть зубы. И было адски больно.
Он издал яростное рычание, затем попытался снова.
В этот раз ошейник ударил током сильнее — достаточно сильно, чтобы перед глазами помутилось.
Он сел на краю цементной лавки, тяжело дыша, настолько преисполнившись ярости, что не мог связно мыслить, казалось, целых несколько минут.
Неверие захлестнуло его сознание во второй раз; отрицание затмило все остальное. Он знал, что должен сосредоточиться на опасности, приближение которой все ещё ощущал, но ему было похер. Ярость и отрицание и неверие стёрли боль, которую он чувствовал в своём теле, раны, которые он ещё не каталогизировал, но знал об их наличии. Он забыл о раскалывающейся голове, в третий раз потянувшись светом, пытаясь увидеть, использовать своё зрение видящего.
Шлифованный металлический ошейник в этот раз бил его током целую минуту. Эта боль в голове взорвалась, становясь такой сильной, что поначалу он не мог издать ни звука.
