«Товарищ Коба, по-моему, ты забываешь одно обстоятельство, сопутствующее тому, что мы сейчас услышали от тебя», — спокойно проговорил Молотов.
«Какое еще там обстоятельство?!»
«Забываешь, что именно эта сверхмощь Германии, перед которой пало на колени столько европейских государств, и напугала Англию и США, обратила их в наших союзников…»
«Этого никто не отрицает! Уже приезд к нам Гарри Гопкинса, как посланца не только Рузвельта, но и Черчилля, кое о чем говорит».
«И, окажись мы сейчас перед лицом Германии более сильными в военном и экономическом отношениях, — невозмутимо продолжал Молотов, — кто знает, с кем бы они были».
«Ты имеешь в виду Англию и Америку?»
«Разумеется».
«Полагаешь, мы именно поэтому не стали переводить всю нашу экономику на военный ход в тридцать девятом, когда Гитлер развязал Вторую мировую войну? Верно, они могли бы тогда найти с ним общий язык и направить объединенные силы для уничтожения единственного в мире социалистического государства».
«Ну, не только поэтому. — Молотов, кажется, не возражал Сталину, а уточнял его мысль. — Тогда, в тридцать девятом, у народа нашего еще не отболело прошлое — потери на фронтах гражданской войны, а это — миллионы и миллионы людей… А белый и красный террор?.. А разруха, вызванная войной, голод, коллективизация с ее безобразными гримасами и опять голод… Потом тридцать седьмой и восьмой годы…»
«А главное упускаешь, товарищ Молотов, — недовольно перебил его Сталин. Заметив, что в кабинете стало сумрачно, он поднялся из-за стола и зажег люстру под потолком. — Забываешь нашу борьбу за ленинские идеи против троцкистов, правых оппортунистов, буржуазных националистов… А чего нам стоили происки капиталистического окружения?..»
«Каждый человек носит в себе все прожитое человечеством не только в его бытность, но и до него… Всего сразу не скажешь, когда оглядываешься назад. — Молотов посмотрел на молчавшего Берия. — Можно еще вспомнить, как предшественники Лаврентия до безобразия раскачали при нашем попустительстве борьбу с врагами народа, начав искать врагов и там, где их не могло быть, могли быть только предположительно или…»
Что стояло за этим оборвавшем фразу «или…» — ответить истории…
«Да-да, — согласился Берия. — Я до сих пор расхлебываю».
«Он расхлебывает, — проворчал Сталин и начал раскуривать трубку. — Все мы расхлебываем… еще долго будем расхлебывать… а может, и захлебнемся… — Затем вновь обратился к Молотову: — Давай не будем обманывать хоть себя: переводили мы экономику на военные рельсы медленно из-за своей слабости… Двадцать лет после Октябрьской революции — срок очень мизерный, чтоб набрать силы… И сейчас у нас колоссальная нехватка оружия».
