– Давай лучше на воздухе посидим, – предложила Сморкалова. – Тут есть очаг, мы в нем картошку печем. Хочешь печеной картошки?
– Ну, пока она испечется, точно захочу!
Очаг находился за домом, где рос порядком запущенный сад. Но именно эта вот запущенность придавала насаждениям натуральности, что ли.
Солнце как раз село, окрасив небо на западе во все «осенние» тона, от желтого до багрянца, и сад притих, затаился словно.
Разложив костер, я запалил его и стал подбрасывать хворост. Обрамляя очаг, сложенный из камней, в траву зарывались два коротких ошкуренных ствола, изображая лавки. Одну занял я, другую – Света.
Мы как будто немного сторонились друг друга, словно стесняясь не столь давней близости. Ну, мне так было даже проще.
Пока костер пылал, мы молчали, каждый думая о своем, а когда он прогорел, Сморкалова сказала:
– Знаешь, я за несколько дней на войне словно вторую жизнь прожила… И многое поняла. Ты, наверное, считаешь меня этакой комсомолкой-энтузиасткой, рвущейся на фронт? Нет, тут другое. Конечно, я очень хочу помочь нашим, хотя бы тем, что спасу раненых, которых тогдашний уровень медицины, по сути, приговорил к смерти, подчас мучительной. Но главное все же не в этом… Откровенна я только с тобой, и никому другому в этом не признаюсь. Понимаешь, все мои тутошние страдания и неудовлетворенности там, на войне, смело, как паутину веником. Когда Сталин предложил мне поднимать здравоохранение, я… У меня так и вертится в голове тогдашний образ – задыхающегося подводника, перед которым открылся люк, и вот он дышит, дышит и надышаться не может! Так и я. Мне вот так, запросто, предложили великолепную цель, на которую и целой жизни не жалко! И я, как говорится, в лепешку расшибусь, но выведу советскую медицину на самый высокий уровень, куда выше мирового. Ведь в 40-х никто еще не умеет, к примеру, сердце пересаживать или печень, не умеет удлинять кости ног или выжигать раковые клетки облучением. Это столько дел, столько… Голова пухнет, а душа поет! Понимаешь?
– Понимаю, Светочка, – серьезно ответил я. – У меня то же самое. Я бросил всю свою старую жизнь, она у меня прошла, как затянувшаяся болезнь. Мы ведь очень много знаем – я, ты, Кариков или Бат. И все это знание пошло на пользу нашему СССР. Хм. Раньше я эти слова – про Советский Союз – счел бы пафосом, но не теперь. Мне даже кажется, что именно я – самый счастливый из нас, поскольку пережил распад СССР. Не дай бог кому такое испытать! Мир рушился! А крушение государства – это всегда расцвет криминала, беспредела, войнушек и прочей дряни. Но здесь, вернее, там, в 40-х, я все это могу исправить. Да за это что угодно отдашь!
