И опять подала ему те же часы на цепочке, которые он вроде как в карман поглубже упрятал.
Артур Павлович до того фраппирован был, все смотрел на девушку квадратными глазами, и слова недоумения застыли на его устах. Такая дерзость кого хочешь удивила бы.
Вернулся в свой особняк посол после разговора столь странного и все думал-думал, что делать с девчушкой такой, — ведь жалко ее в арестантские камеры, да и какой скандал — ежели прознают, что русская эмигрантка, в бегах, выдавала себя за француженку, да еще за родственницу знаменитого Эйфеля. Французы погонят с улицы Гренель, господин Гирс, министр иностранных дел, таких тумаков от государя получит, таких колотушек, вся политика русско-французская рухнет, будто карточный домик, а тут еще Германия с Австро-Венгрией подкопы политические осуществляют. Не в масть такие выверты на чистую воду выводить, не в масть…
Когда в следующий раз явилась к нему барышня Бюлов, он вздохнул и спросил:
— Чего вы хотите?
Та протянула ему фальшивый паспорт Иноземцева.
— Впишите сюда мое имя женой, и все.
Когда Иван Несторович получил свой паспорт с новой записью от самого Артура Павловича Моренгейма, он аж присел, побледнев.
— Что? — развела Ульяна руками. — Вы же сами того хотели.
— Хотел… — прошептал доктор.
— Вот, получите, раз хотели. Теперь я жена ваша по закону.
Иван Несторович долго смотрел на свою супругу, а потом выдавил:
— Это, надеюсь, последняя ваша выходка?
Та лишь рассмеялась, похлопав Иноземцева по плечу.
— Да, муженек, конечно, муженек, как скажешь, так и будет, муженек.
Ульяна Владимировна могла просто сама вписать свое имя от лица русского посла, Иван Несторович уж точно подмены бы не обнаружил, но был у нее иной резон с Артуром Павловичем переговоры вести. Больно Иноземцев много переживал по поводу, что жена его новоявленная в бегах, невольно Ульяну беспокойством заразил — нужно было непременно обзавестись гарантией, что трогать русские ее не будут, а во французских органах не прознают о ее бравых похождениях. Теперь, когда посла она запугала парижскими газетами, он не только ее не сдаст, да еще и другим запретит нос совать в эту неприятную историю с племянницей инженера Эйфеля. Можно преспокойно жить-поживать да добра наживать в чудесном замке посреди виноградников и ни о чем не тревожиться.
Что до Ивана Несторовича, то его бы пожалеть тоже не помешало, окружить заботой, покой душе вернуть. Он за эти несколько лет столько претерпел, столько пережил, что здоровье свое расшатал не на шутку, и сам этого, поди, не замечает. Сердце его до того чутким стало, что ни спать по-прежнему не мог, ни есть, ни работать, все ходил в напряженном ожидании, шорохов пугался, темных коридоров поместья лессепсовского. Лабораторию свою с улицы Ферроннри велел перевезти, в библиотеке обосновался, там и почивал прямо в кресле, за столом, на книжках, вместо подушек их употребляя. Никому не разрешал в нее заходить, три замка повесил на двери и на каждом из окон.
