И он был прав, я пожалела об этом “нет”. Очень сильно пожалела, потому что в следующую секунду он поставил меня на колени, развернув лицом к себе и, продолжая держать сзади галстук на моей шее, надавил пальцами другой руки на мои скулы так сильно, что я невольно охнула. Перед глазами покачивался его член, чуть блестящий от смазки на головке, покрытый узловатыми венами, бугрящимися под тонкой кожей. Стало не просто страшно, а до ужаса дико. Я уже поняла, что он заставит меня делать. К горлу подкатил ком.
— Еще одно «нет», и я превращу эти минуты в ад для тебя. Держи рот широко открытым, Надяяя, и все твои зубки уцелеют.
— Ромааа, — всхлипнула я, пытаясь избежать этого унижения.
— Тццц, уже поздно. Я хочу вытрахать из твоего ротика все твои долбаные «нет».
* * *
Я смотрел на ее лицо с огромными глазами, блестящими от слез. Обрывки весеннего неба после дождя. Я не понимал, что больше испытываю — восхищение ее красотой или глухую ярость за бессмысленное сопротивление.
И меня трясло от ярости, похоти и опять вернувшегося щемящего чувства, которое мне до дрожи не нравилось. А член казалось разорвет только от одной мысли, что он окажется внутри ее розового рта. Да просто коснуться ее опять. Наваждение. Гадское наваждение, от которого трясло похлеще, чем от ломки перед новой дозой наркоты. С дурью я познакомился еще в универе. Попробовал, но не подсел. По причине ненависти к любого рода зависимости. По той же причине я никогда не напивался, курил пару сигар в день для удовольствия. И меня раздражало, что тянет к этой маленькой дряни с бешеной силой. В руках держать себя не выходит. Сам не понимаю, почему не могу просто ее отпустить. Никаких огромных денег она мне не стоила. Мелочь. Но от мысли, чтобы дать вот так просто уйти, все скручивается внутри, и я буквально слышу рев — МОЕ! Раньше такого никогда не было. Ни с одной женщиной. Ведьма золотоволосая все внутри перекромсала за эти дни. Я пока не знал, как вся эта херня называется, но то, что эти чувства к ней нездоровые, понял, едва только первую ломку по ней ощутил еще в Италии.
Можно трахнуть и вышвырнуть на хер, или не трахать и вышвырнуть на хер. Я же так делал. Всегда. Просто забыть, и все. Жизнь своим чередом пойдет. Как раньше. Молчала б она как миленькая. Слова б никому не сказала. Но как раньше не хотелось. Как раньше казалось скучным, серым и мертвым. Все эти пять дней, когда она за стеной металась в лихорадке, когда врач к ней приходил и после визита шел ко мне отчитываться. Я привык, что она там. Я привык просыпаться и знать, что она в доме. Быстро. Так дьявольски быстро привык, и это делало меня каким-то ничтожно маленьким в собственных глазах, жалким. Наверное, я так же радовался, когда мать приезжала в наш дом, а потом запирался в комнате и рвал на части подаренные ею игрушки, потому что за все те дни, что она была рядом, ее никогда не было рядом со мной. Ни к чему нельзя привыкать. Я ничего никогда не коллекционировал. У меня не было любимых исполнителей, цветов, домашних животных. Никого и ничего, к чему можно привыкнуть. Может, потому что я чокнутый ублюдок, а может, потому что я самодостаточен. Меня устраивало и то, и другое. Два раза за время ее лихорадки заходил к ней и боролся с желанием вызвать Антона и отправить к такой-то матери из своей жизни. Но так и не отправил. Приказал комнату ее топить посильнее и, едва проснется, чаю ей принести.
