Марк от удивления распахнул шире глаза — Надя? Он запомнил ее имя и называет ее Надя? Лейбович ни разу не слышал, чтобы Роман называл своих шлюх по имени. Максимум — игрушка. Где-то рядом раздражающе пиликал чей-то сотовый.
Огинский, как животное, весь подобрался и прислушался, а потом крикнул.
— Отключись.
Антон отключился.
— Набери еще раз.
Снова затрещал сотовый за дверью склада.
— Никто с обеда не заходил, говоришь?
Отошел назад и с разбегу вынес дверь.
Дальше происходило что-то немыслимое. Марик вообще с трудом верил, что все это видит. Огинский бросился к девушке, лежащей на полу, тряс ее, хлопал по щекам, звал по имени и как-то лихорадочно заворачивал в свое пальто, поднимая с пола на руки.
— Петра Аркадьевича поднять. Сейчас же! Плевать, где он! Пусть берет хоть вертолет и будет здесь через десять минут со своей бригадой.
Прижал к себе девчонку, вглядываясь в ее лицо… и Марику стало не по себе. Странный взгляд у Огинского. Он смотрит на нее с какой-то дикой одержимостью. С каким-то страшным блеском в зрачках. Словно сожрать хочет. И это даже не похоть. А нечто более глубокое. Животное. Когда зверь свое в берлогу тянет и никому отдавать не хочет. В дом Огинский ее сам на руках понес, своим людям не отдал. Едва Антон сунулся, рявкнул так, что у всех задрожали колени.
— Пошел вон! Я сам!
И несет, как хрустальную, и пальцы пряди волос на спине перебирают. Он, видимо, и сам этого не заметил. А Марк увидел и глотнуть воздух не мог. Похоже, у Монстра появилась слабость. Впервые за все время, что тот его знал.
Роман занес девушку в гостиную и положил на диван, накрывая пальто, усаживаясь рядом, растирая тонкую руку и выдыхая на синеватые пальцы, согревая их.
— Одеяла несите. А ты проверь — кому она звонила, и вытащи запись разговора. Слышишь, Марик?
— Да, конечно.
— И, как только Петр приедет, сюда веди, а пока скажи этому кретину на улице, пусть несет коньяк и растопит камин пожарче.
Марк думал, хозяин хочет выпить, но он ошибся. Огинский откинул одеяла и, стянув с ног девушки туфли, начал растирать ступни, наливая себе в ладонь коньяк.
— Давай, Надя, просыпайся… ты все равно проиграла, и я нашел тебя.
Псих… просто чокнутый псих. Девчонка синяя от холода, а он про игру… а может, храбрится и испугался за неё. Хотя слово «испугался» меньше всего подходило Роману Огинскому. Да и сколько он ее знает… пару дней?
