Комната, которую мы снимали, была рассчитана хозяйкой на интеллигентных людей. А не на гимнастов. Я бегала вокруг Жени, стараясь подвернуться так, чтобы этими своими взмахами он попадал в меня, а не в этажерку. За двадцать минут я четыре раза спасла зеркальный шкаф и три раза бюст Маркса.
Сделав таким образом довольно слаженно гимнастику, мы как ни в чем не бывало отправились на работу и по дороге к метро тоже слаженно исполнили: «Нам ли стоять на месте», что попавшиеся прохожие квалифицировали как «распущенность этой молодежи».
Стояло отлично подготовленное небесами утро бабьего лета, с эффектом летающих паутинок, маково-алыми листьями кленов в сквере, с изнемогающей в поздних астрах клумбой на заводской площади. И вдобавок буфетный кот, сбитый с толку шалостями погоды, призывно выл на весь двор, метко выбрав для своих вокальных упражнений подоконник кабинета секретаря парткома. Был праздник природы, уходящей на пенсию. Именно в это пышное утро в стекольном цехе начались реформы.
Их инициатором явился мой Женя. Очевидно (подумали некоторые), влепленный выговор произвел на мастера Е. Ф. Ермашова должное впечатление, и он решил с размаху навалиться на работу, для начала подтянув дисциплину среди стеклодувов своего участка.
Старожилы завода считали, что подобная затея абсолютно псевдонаучна. Сколько они помнят, ни один опыт в этом плане не дал результатов. Никакие усилия начальства, уверяли они, на стеклодувов, слабо знакомых с новомодными проблемами внедрения НОТ, не произведут впечатления. Скорей всего, они не поймут суеты. И могут даже отключиться. В нирвану. В психологический стресс, иными словами. И как раз в отрицательном для плана смысле. А в стекольном цехе, как во всяком уважающем себя коллективе, любили свято выполнять план. План, как известно, требует здоровья. Поэтому стеклодувы берегли свое здоровье объединенными усилиями. В обычные рабочие дни они любили, например, явившись поутру «тютелька в тютельку» и мирно отбив табель, затем завалиться в цеховой душ, попариться там всласть, раздавить в предбаннике «пузырек» и затем часок-другой посвятить полезному для здоровья сну.
Зато в дни, которые набегали вслед за «обычными», то есть в конце месяца или квартала, «корифеи» восставали от сна и не жалея живота «спасали» план. Что им вменялось, как особая заслуга перед цехом. Полагалось их благодарить за ручку и баловать премиями.
И был, естественно, у них заводила, философ и теоретик такого образа жизни. По фамилии Баландин. Лучший стеклодув, универсал. Женя говорил мне, что в мастерстве Баландин не уступил бы и дедушке. Но зато в характерах имелась существенная разница. Обо всем том, что грело душу дедушки, что окрашивало радостью его рабочее занятие, что составляло самые высокие представления о нем, Баландин не имел и понятия. Это был просто-напросто здоровый мужик с хорошо приделанными руками. Тут природа-матушка ему подфартила. Поэтому Баландин любил слепое поклонение. Тупое обожание. Непререкаемое удовлетворение своих желаний.
