Дуайт Кливленд Монтроз был худым человеком небольшого роста, коричневая кожа лица оттенялась белоснежными волосами и сединой усов, густые брови казались восклицательными знаками над яркими голубыми глазами.
Он тщательно подчистил тарелку, вытер усы и выпрямился.
— Как дела с картофелем? — спросил он.
— Сегодня кончил окучивать, — сказал Кашинг. — Думаю, что это в последний раз. Теперь можно оставить. Даже град теперь не повредит.
— Ты слишком много работаешь, — сказала Нэнси. — Больше, чем можешь.
Эта маленькая женщина с кротким выражением лица напоминала птицу, съежившуюся к старости. Она с любовью взглянула на Кашинга.
— Мне нравится моя работа, — ответил он. — Я горжусь ею. Другие умеют делать другое. А я выращиваю хорошую картошку.
— И теперь, — резко сказал Монти, расправляя усы, — полагаю, ты уходишь?
— Ухожу?!
— Том, сколько ты с нами? Шесть лет, верно?
— Пять, — ответил Кашинг. — В прошлом месяце исполнилось пять лет.
— Пять лет, — сказал Монти. — Пять лет… Достаточно, чтобы узнать тебя. Последние месяцы ты беспокоен. Я не спрашивал тебя, почему. Мы, я и Нэнси, вообще не расспрашивали тебя.
— Да, не расспрашивали, — согласился Кашинг. — Вероятно, временами со мной было трудно…
— Никогда, — сказал Монти, — никогда. Ты знаешь, у нас был сын…
— Сейчас он был бы как ты, — сказала тихо Нэнси. — Умер шести лет…
— Корь, — сказал Монти. — Раньше люди знали, как справляться с корью. Раньше о ней почти не слыхали.
— И еще шестнадцать, — вспоминала Нэнси. — С Джоном семнадцать. Все от кори. Это была ужасная зима. Самая плохая из всех.
— Мне жаль, — сказал Кашинг.
— Сейчас легче, — сказал Монти. — Конечно же, печаль осталась и будет с нами всю жизнь. Мы редко говорим об этом, потому что не хотим, чтобы ты думал, что ты занял его место. Мы любим тебя и так.
— Мы любим тебя, — мягко повторила Нэнси, — потому что ты Томас Кашинг. Из-за тебя мы меньше горюем. Том, мы обязаны тебе больше, чем можем дать.
— Мы имеем право говорить с тобой так, — сказал Монти, — конечно, это необычный разговор. Знаешь, это становится невыносимым. Ты ничего не говоришь нам, считая, что мы ничего не замечаем. Тебя сдерживает преданность. Мы видим, что ты задумал, но ты скрываешь это от нас, боишься нас встревожить. Мы боялись с тобой говорить: думали — ты решишь, будто мы хотим, чтобы ты ушел. Но теперь мы считаем, что должны тебе сказать: иди, если ты действительно хочешь этого. Мы видим, как ты все последние месяцы хотел поговорить с нами и боялся. И тебе хочется быть свободным.
