Только одни сутки позади, а Ленинград уже казался в далекой временной дымке. И уже для генерала Чумакова вторая дорога после Ленинграда. Поезд Москва — Минск набирал скорость.
Все, что услышал Федор Ксенофонтович в Наркомате обороны и в Генштабе, от Нила Игнатовича и от Микофина, — все это рождало гнетущую сумятицу чувств, далеко отодвинув, сделав мелкими и смешными все иные тревоги. Хотелось быстрее вырваться из душного вагона и оказаться близ границы, в штабе корпуса, в незнакомом городишке Крашаны.
Казалось, что там все станет яснее и не будет томить мучительная мысль о том, что большие войны всегда восходят весной.
В Минске, на перроне, Федора Ксенофонтовича ждала приятная неожиданность. Когда он вышел из вагона, к нему подошли высокий худощавый полковник в танкистской форме, с длинным, слегка морщинистым темноватым лицом, и боец в новеньком синем комбинезоне.
— Товарищ генерал Чумаков? — со сдержанной улыбкой спросил полковник, приложив руку к фуражке.
— Да, — с удивлением ответил Федор Ксенофонтович.
— Разрешите представиться, товарищ генерал-майор. Полковник Карпухин!.. Степан Степанович. — И, чуть подавшись к Чумакову, тихо добавил: — Ваш начальник штаба. А это, — кивнул на бойца, — водитель вашей машины красноармеец Манджура.
Манджура покраснел от смущения, но приосанился, лихо откозырял и звонко щелкнул каблуками сапог.
Федор Ксенофонтович с радостью пожал руки полковнику и красноармейцу.
— Как узнали о моем приезде, Степан Степанович?
— Приехал вчера по делам в штаб округа, зашел к кадровикам, а они сказали, — ответил Карпухин. — Вот и решил встретить. А как же иначе?
Шофер, подхватив чемодан генерала, понес его через вокзальное здание к машине, а Чумаков и Карпухин неторопливо пошли вслед за ним.
Федор Ксенофонтович обратил внимание, что на перроне и в вокзале много командиров, сержантов, бойцов.
— Что за великое переселение? — спросил он, с интересом оглядываясь по сторонам.
— В отпуск мчатся, — ответил полковник Карпухин. — До опровержения ТАСС отпуска были отменены, а сейчас разрешили.
У Федора Ксенофонтовича тоскливо заныло сердце: ему вспомнился разговор с профессором Романовым.
Привокзальная площадь встретила веселым перезвоном трамваев, предвоскресной хлопотливостью людей, ярким солнцем, во всю мочь палившим с голубого и чистого неба.
