Почему-то вспомнился начальник стройки. Наверное, он счастливый человек, потому что ему некогда всех подозревать, в каждом сомневаться. Он строит дорогу! А здесь же… здесь черт ногу сломит и мозги отправит на переплавку.
Песня замолкла, сидельцы перешли, скорее всего, на шепот, и впервые в жизни Врагов посчитал зазорным стоять под дверью и подслушивать. Передернулся от озноба. Несмотря на лето, ночь несла прохладу, и он обернулся к Гавриле:
– Принеси им телогрейки, а то замерзнут.
Кручиня ждал наступления сумерек по причине более прозаической, чем график работ. За те мгновения, что удалось пройти по узкой тропинке наедине с Натальей, в отличие от Семки он успел узнать и ее имя, и пригласить на свидание. Он не питал иллюзий по поводу своей внешности и не был уверен, что девушка придет, что она вообще вспомнит о быстротечном разговоре с недавним заключенным, но тем не менее приближался к полевому лагерю Прохоровой с легким волнением.
В округе перебрехивались собаки: кто-то взял на стройку своих питомцев, какие-то дворняги прибились сами по себе, учуяв запах кухонных костров. Изредка мелькали из-за закопченных окошек «летучих мышей» лучи света, хотя светомаскировку старались соблюдать и даже фонари зажигали лишь при острой необходимости: все прекрасно понимали, чем может обернуться пренебрежение безопасностью.
В ночи слышнее и звуки, и именно легкий скрежет щебенки подсказал Кручине, что Наталья все же ждет, переминаясь, в условном месте. Затрепетало сердце: значит, не безнадежна у него жизнь. Значит, не растерт в пыль выпавшей судьбой. Зато в сердце столько скопилось нерастраченной нежности и желания носить свою женщину на руках. Давно понял: только радуга способна спасти человека от тоски. И ее оттенки. Все черно-белое – это беспросветность и гибель.
Подошел к сидевшей на свежем пеньке, взволновавшей его женщине сзади. Поколебавшись, тронул за плечи, укрытые вместе с головой платком. Девушка встала, обернулась, и он отпрянул – перед ним была баба Лялюшка. Блаженно улыбнувшись, шутливо заарканила жениха платком и покачала в истоме головой:
– А сладко. Сладко побывать в чужом счастье.
– Извините. Я, кажется, перепутал, – принялся в мольбе прикладывать руки к груди Иван Павлович. Неужели Наталья так захотела подшутить над его возрастом? Зачем ей это понадобилось? Могла бы все сказать в глаза, он понятливый. А радуга – она больше зрительный обман, уходит так же легко, как и появляется. Мираж жалко… – Извините.
