В разговоре возникла длинная пауза. Фрэнку даже показалось, что связь оборвалась.
— Папа, тетя плачет? — спросил Эрик.
Фрэнк снова проигнорировал вопрос.
— Когда суд? — внезапно спросила Ирма странным севшим голосом.
— Утром, — ответил Фрэнк.
— Передайте ему… — сказала Ирма. — А впрочем, ничего…
— Сигарету? — спросил Фрэнк.
— Спасибо, я не курю, — ответил математик.
— Я тоже. Но иногда другие просят закурить.
— Не думаю, что это поможет.
Инспектор снова принялся мерить шагами камеру. Четыре шага вперед, оборот, четыре назад, и снова.
— Не понимаю, — сказал он. — Решительно вас не понимаю. Неужели это вам так тяжело сделать несколько покупок?
— Нет, — ответил Вебельман, — не тяжело.
— Тогда почему?
— Не хочу.
— Глупо, — сказал Фрэнк. — Ребячество. Ослиное упрямство.
— Принцип, — возразил математик. Он покопался в нагрудном кармане рубашки, вынул оттуда сложенный помятый листок и положил его на тюремный стол. — Вот.
Инспектор перестал колесить по камере и подозрительно уставился на исписанный формулами клочок бумаги.
— Что это?
— Будущее, — коротко резюмировал арестант.
— В каком смысле?
— В математическом. Если выразить эту формулу графически… Вы представляете себе затухающую синусоиду?
— Что?
— Я позволил себе сделать расчет вашей экономической модели.
— Я ничего не смыслю в математике, — сказал инспектор, — но вижу свое будущее довольно ясно. А ваше — не вижу вовсе. Потому что у вас нет будущего. В девять утра начнется суд. В девять двадцать — судья ударит молотком по столу и объявит приговор. В самом лучшем случае вас признают недееспособным и пожизненно запрут в сумасшедший дом.
— Что же тогда в худшем случае?
— В худшем — дело кончится лишением вас гражданства.
— Я не слишком большой патриот, — ответил Вебельман, — и надеюсь это пережить.
Инспектор удивленно вскинул брови:
— Пережить? Пережить?! Вы так ничего и не поняли? Как раз этого-то права у вас и не будет!
Коммуникатор Фрэнка издал новый тревожный сигнал.
— Прощайте, — сказал инспектор. — Меня зовет мой гражданский долг. Я потратил на вас много времени, но все было напрасно. Больше я ничем не могу вам помочь.
Лев Соломонович протянул инспектору исписанный формулами листок.
— Прошу вас, возьмите. Мне больше некому это передать.
— Эти цифры мне ничего не говорят, — сказал Фрэнк, — и я не знаю никого, кто способен это понять.
— Тогда возьмите это на память, — ответил математик. — Через полтора года… Самое большее, через двадцать месяцев — вы все поймете.
