Побледнела. Темница? Абаста?
— Я… я…
— Вы, вы, мадемуазель Эвон, — вздохнул менталист и, распрямившись, протянул мне руку. — И зачем вы снова прятались? Подслушивали?
— Я случайно, месье, — пробормотала, сжавшись. Кто же мне поверит?
— Снова случайно? — Бровь «старика» иронично выгнулась. — А что же вы тогда тут делали? Ну же, мадемуазель, от вашего честного ответа зависит очень многое, вы же понимаете.
Вжала голову в плечи. Конечно, понимаю. Кто я, чтобы спорить с Цепным Псом короля? Соринка. Но ведь я действительно не специально! Хотя на сегодня странных совпадений со мной хватает: я пряталась в галерее при встрече дофина, попала аккурат на дуэль, а теперь меня поймали за подслушиванием. Как можно еще истолковать эти случайности в свете того, что я услышала? Заговор.
— Мадемуазель!
Вздрогнула от крика. Однако это зло брошенное «мадемуазель» подействовало на меня совершенно иначе. Я расправила плечи и задрала подбородок. Я дочь и внучка виконта! В моих жилах тоже течет королевская кровь, в конце концов. Да, пусть сильно разбавленная, но, говорят, и ее унция стоит дорогого. Посмотрела прямо в глаза менталиста, послушно раскрывая сознание. Что? Хотите правду? Так мне нечего скрывать!
— Я плакала, месье. И галерея — единственное место, где можно вдоволь поплакать в одиночестве. Кто же знал, что его высочество будет… прогуливаться именно здесь и решит вести разговоры?
Мужчина, удивленно вскинув бровь, поднял мой подбородок еще выше двумя пальцами. Еще немного, и я задохнусь. Менталист придирчиво оглядел мое лицо, в том числе и глаза.
— И почему же здесь? А не среди подруг?
— Я дворянка! Не пристало мне, виконтессе, размазывать слезы по лицу у всех на виду.
Я возмутилась самому абсурдному предположению Цепного Пса. Что значит «среди подруг»? Чтобы все увидели опухшие глаза и нос? Чтобы шептались и говорили гадости за спиной? Нет! Я должна быть сильной. Мой голос звенел от гнева, но мои интонации лишь позабавили месье де Грамона. Менталист расхохотался.
Пораженно застыла. Я ожидала не такого отклика на свое поведение. Когда грубые слова сорвались с моих губ, мне казалось, меня накажут за дерзость, но… хохот?
— Знаменитая васконская гордость, да? — Де Грамон отпустил мой подбородок. — Да, вы правы, мадемуазель, будущей королеве нужно обладать не только состраданием, но и стойкостью, плакать можно лишь в своих покоях.
Растерялась. Неужели он надо мной насмехался? Но я же… совершенно искренна! Отчего реакция этого мужчины на мои слова всегда такая странная?
