Мужчины так и вились вокруг Тальки. Пытались рассмотреть, где же кончается полупрозрачность ткани и начинается живая, тёплая мраморность силуэта. И слегка, как бы нечаянно прикасались к этому живому теплу. И как бы невзначай, плотоядно брали двумя пальцами за талию хорошенькой Талии.
Тем более, прелестница сама не имела ничего против. Кокетливо била по нахальным рукам крошечным веером. Но этот жест, скорее, лишь возбуждал и подвигал нахалов на более смелые действия.
«И только-то?! Вот только на это вы способны?»
И тут увидела: через весь зал, с бокалом шампанского и большой шоколадкой, осклабляясь, к ней шёл Карабас-Барабас. Представьте, он оказался главным городским архитектором!
И они с Талькой с удовольствием посмеялись над недавним маленьким оконным происшествием. От шампанского Талька отказалась: слабнут ноги. Отломила квадратик горькой шоколадной плитки, закусила ровными голубоватыми зубками.
Её длинные, будто нарисованные глаза лукаво сияли и смеялись. Взмахи дюймовочкиных ресниц обдували внезапно побагровевшее, как пережжённый кирпич, лицо архитектора.
Он стал вторым Талькиным мужем.
— А откуда, думаешь, эта огромная квартира в престижном районе?
— Но как же Юра Генералов?! — напоминала я. — С которым ты, как скифская жена, собиралась броситься в могилу?
— О, он разъярился! Обещал убить, задушить, зарезать. Горячая кровушка дала о себе знать. Поставил мне фингал. Ну и угодил в каталажку на 15 суток, — беспечно махнула ручкой Талия. — Меня больше тяготило, что — вообрази — даже после отсидки он продолжал таскаться в театр. И брал то же место в том же ряду.
Тоже, как путный, напялил на себя роль героя-любовника. Совершенно ему не подходящую. Выглядело провинциально, пошло и наиграно. Станиславский сказал бы… Сами знаете, что сказал бы Станиславский!
* * *
Началась перестройка. Областной балет стал Магометом. В смысле, раз гора не идёт к Магомету — Магомет идёт к горе. Раз зритель не рвался в театр — театру приходилось засунуть гордость в одно место и самому искать зрителя.
Кордебалет в полном составе выдавили из обоймы. Не уволили, а сказали: «Жить хотите — зарабатывайте. Немного осталось».
Имелось в виду: не до кончины, а до пенсии. Балетные выходили на пенсию кто в сорок лет, а кто и раньше.
Директор, главреж, прима, группа солистов в сильно урезанном виде — те разъезжали по столицам и даже Европам.
А, между прочим, ноги у примы на полсантиметра толще, чем у Талии!
И вся она (прима) была как изработавшаяся старая лошадь: страшно смотреть на жилистую, увитую верёвочными венами гусиную шею, на ключицы шире лопаты! Про изуродованные, шишкастые ступни вообще умолчим — в фильме ужасов про упырей можно показывать.
