— О, если бы лунная ночь не пропала,
О, если б сегодня заря не вставала.
Чтоб так же луна одиноко стояла,
Чтоб озеро блики её отражало,
Чтоб всё
Под русалочью песню бы спало…
В тот же вечер написала ему, не веря, не ожидая получить ответа. И правильно: не получила. От такого-то красавчика.
Тогда она (а курсы на что?) полезла в бесплатный фотобанк. Долго, придирчиво искала и нашла: фактурная блондинка на золотом пляже. Она же, со струящимися русалочьими волосами под бирюзовой пилоткой… Безразмерная длина профессиональных ног.
Стюардесса Алёнушка ищет своего Иванушку…
Уже вечером Рафаэль (так звали меланхоличного мальчишку) откликнулся:
Лунный луч упал в дремучий лес.
Замирая, долго там плутал.
И, пробравшись к заводи речной,
Чей-то смех хрустальный услыхал.
Робкий луч сквозь ели заглянул.
Вздрагивая, выбрался наружу
И увидел: на ночной волне,
Тихо хоровод русалки кружат…
Ну, и закружилось-завертелось. Главное, она успела его выдернуть с края лестничной площадки одиннадцатого этажа. Прочь от засасывающего, дышащего могильным холодом узкого пролёта, желтевшего глубоко внизу грязным, затоптанным кафельным квадратиком.
* * *
— Даля! — с отчаянием крикнул Павел Геннадьевич Лыткин, заслышав шуршание в кухне, тихий хлопок дверцы холодильника. — Даля, ну что это такое?!
Даля — дочка. А как её ещё прикажете называть, если жена от большого ума дала ей имя «Далила»?
Какое-то в последнее время повальное сумасшествие: мамаши стремятся переплюнуть друг друга, кто оригинальнее наречёт младенца. В садике в группу ходили Валенсия, Луналика, Океания. Океания Фёдоровна Иванова.
Далька просунула в дверь хитрющую мордочку, замурзанную от клубничного йогурта:
— Ой, ну что, пап? Мне домашку нужно делать.
— Вижу, как ты её делаешь у холодильника. Кто-то худеть собирался. Потом опять на весах истерику устроишь… Ну ладно, я вот чего, — Павел Геннадьевич сменил тон со строгого отцовского — на заискивающий, просительный:
— Даленька, я же просил тебя посвящать стихи особе, так сказать, женского рода… От мужчины. А у тебя снова здорово, — он взмахнул листочком:
В лесу, где я петь могла,
Меня отчего-то трясёт.
Теперь-то я всё поняла,
Теперь-то я знаю всё.
Ты был для меня тоской
Холодных январских дней.
Ты был «непонятный мой»:
Пойми тебя, хоть убей.
— Почему «могла»?! Мог! И не «поняла» — «понял»! Мужской род! Речь-то от мужчины идёт. Исправь, а, Далюня?
— Пап, всего-то два глагола и одно прилагательное.
— А это что такое? — Павел Геннадьевич в отчаянии продекламироал:
