Голос Элен стал насмешливым.
– Чтобы восстановить справедливость, именно так я решила расплатиться за одежду, купленную в Лондоне. Разве мне не полагается крошечная доля того, чем пользуется вдова моего отца? И, продолжая эту тему, Макс… – закончила Элен, дрожа от ярости, – разве у меня нет хотя бы маленькой причины сопротивляться намерению этих… кровожадных вампирш продать мой родной дом? Почему я должна смириться? Хаугтон – все, что у меня осталось. Остальное они забрали! Высосали кровь из отца, превратили его… и мою жизнь в ад. Будь они прокляты! Не прощу их до самой смерти!
Элен судорожно вздохнула, словно отдала последние силы.
– А теперь, Макс, если не возражаешь, я вернусь в дом, где родилась и выросла, где была счастлива до тех пор, пока эти… вампирши… не вторглись туда. Я мечтала, что Хаугтон будет принадлежать мне и там, в кругу семьи, я окончу свои дни, но в доме будут жить мои дети. Теперь жадные, злобные, жестокие мачеха и сводная сестра грозят отобрать его, поскольку это единственное, что осталось от наследства отца. Я буду бороться за Хаугтон до последнего, до тех пор, пока суд, приставы, твоя охрана или кто-то еще не выгонят меня оттуда.
Лицо Элен болезненно передернулось. Она развернулась и схватила чемодан. Макс наблюдал, как она пересекла комнату, распахнула дверь и с грохотом захлопнула за собой. Он не двинулся с места.
Бледное солнце заливало Хаугтон холодным серебристым светом. Стоя на кухне, Элен не испытывала ничего, кроме безысходной тоски от мысли об унижении и смерти отца, от подлости Паулин, от ссоры с Максом и от расставания с ним. И еще от того, что рано или поздно, но неизбежно лишится дома. Она только сейчас в полной мере осознала горькую истину.
«Дальше не может так продолжаться. Я не выдержу».
Слова стучали в мозгу, скручивали в узел внутренности, вызывали холодную испарину. Она должна принять и смириться с ужасной действительностью, прекратить бессмысленную войну с Паулин и Хлоей. Ей все равно не дано победить, но борьба изувечит ее.
«Они рано или поздно отнимут у меня усадьбу, но и я больше не могу жить, как прежде. Остается одно: сдаться. Отдать свой дом».
В ее мозгу звучали и другие, еще более болезненные слова. Макс назвал Хаугтон могилой. Ее могилой. Элен сжала кулаки в немом сопротивлении, но упрек по-прежнему ранил сердце, заставляя признать его истинность.
«Я стала другой. Макс изменил меня – не только внешне, но и внутренне. Он открыл мне глаза на мир за пределами усадьбы, дал мне силы вступить в этот мир с уверенностью и надеждой. У меня не будет Макса и не будет Хаугтона, но я справлюсь. Должна справиться, потому что мне не остается ничего иного».
