Ко времени нашего отъезда из Бретани я уже раскрыл для себя если не все, то большую часть таинственных связей между книгами, которые мы привезли с собой. Порой речь шла об одной-единственной фразе, и на мой вопрос, зачем нужно было тащить с собой, на расстояние в тысячу двести километров, всю книгу, она отвечала, что расценивает это как своего рода дань.
«Раньше они брали меня за живое, теперь моя очередь брать их с собой повсюду».
Все эти годы меня продолжала удивлять точность, с которой она давала указания.
«Сегодня ты должен выписать для меня три фразы, — говорила она решительно. — Первая — из «Материальной жизни» Маргерит Дюрас — звучит примерно так: «Талант и гениальность требуют насилия над собой, так же как они требуют и смерти». Вторую поищешь в биографии Джейн Боулс. Там объясняется название книги — «А Little Original Sin». Это слова из стихотворения, написанного ею в двенадцать или тринадцать лет, с грамматическими ошибками, в альбом ее подружки. А с третьим будет посложнее. Я думаю, ты сможешь найти что-нибудь в примечаниях к «Прометею» Карри ван Брюгген. Возможно, это будет сразу несколько фраз, но все они об одном и том же — о разнице между индивидуальностью и единообразием, впрочем, как и вся книга. Если не сможешь сам сделать выжимку, то принеси книгу мне».
Со временем я все яснее различал нить большого романа, и фразы, которые она просила меня отбирать и нанизывать, словно бусинки, представлялись мне уже не такими загадочными.
«Талант и гениальность требуют насилия над собой, так же как они требуют и смерти».
«For there is nothing orriginal about me,
But a little orriginal sin.
It was a separating sin, separateness itself
«Быть не таким, как другие, быть иным — это условие самосохранения. Потому мы и стремимся быть другими — то, что иногда нам кажется дурным характером, на самом деле есть необходимость, требование жизни, — второе “я”».
Лотта придумала простую схему, соединявшую в компьютере группы слов, которые я выписал для нее за прошедшие годы. Группы были объединены ключевым словом, которое она печатала прописными буквами. Раскрасневшаяся от азарта и удовольствия, она могла часами сидеть рядом со мной над этой схемой и увлеченно рассказывать об удивительных связях между «тайной», «прощанием», «непохожестью» и об их месте в нашем романе.
«Это почти само счастье», — говорила она в те минуты, обводя красной ручкой ключевые слова.
Маргарета сказала однажды, что такая тяга к структурированию, скорее всего, — следствие бессилия, желания подчинить своей власти все, чем невозможно обладать.
