Я сказал ей, что ничего на свете не желаю сильнее, чем жить здесь, в ее доме, и делать все, чего она от меня ждет, но меня волнует лишь одно. За прошедший месяц я продемонстрировал все свои умения: готовил, водил машину, поднимал и носил ее на руках по лестнице (для тренировки), изучил ее контракты и счета, разговаривал с врачом о ее болезни. Я не боялся ничего, за исключением собственно того, чего она от меня хотела и о чем с момента моего первого посещения больше ни разу не заговаривала.
«Если ты можешь иметь дело со мной, то сможешь и это, — сказала она уверенно. — Обращаться со мной сложнее, чем с моими словами».
Теперь, когда я собрался начать новую жизнь у нее на службе, я решился спросить у нее о том, что всегда хотел знать: что же произошло тем летним днем, почему ее выбор пал на меня? Она улыбнулась и слегка покраснела.
«Потому что я из тех женщин, которые оставляют в плоти отпечатки своих пальцев».
Она занимала два нижних этажа. На третий этаж, который должен был стать моим, вел отдельный вход. Просторный чердак служил складом для бумаг, которые она поначалу насмешливо называла своим наследием, однако это слово так прочно вошло в наш лексикон, что мы употребляли его без тени иронии. Только когда приходили гости, по их реакции мы понимали, что говорим что-то не то, — в самом деле, это, наверное, звучало странно, когда она рассказывала о наследии своей полувековой жизни, валявшемся где-то на чердаке.
Ко времени нашего знакомства о болезни Лотты знали, кроме меня, лишь ее издатель и некоторые из лучших друзей. Свою семью она собиралась поставить в известность только тогда, когда уже не сможет двигаться и скрывать недуг. Выбор между одиночеством тайны и обществом страшного знания давался ей тяжелее всего, потому что этим знанием она не хотела причинять боль другим людям.
«Тайна меняет меня, а знание — окружающих. — И она не знала, что лучше, — не для нее, а для других. — Сейчас это касается только других».
Я напомнил ей эссе, написанное ею для сборника, в котором она утверждала, что знание есть любовь, и сказал, что, сохраняя тайну, она лишает любимых людей права знать и тем самым лишает их любви.
«Представьте, что на вашем месте оказались бы ваши братья, — предположил я. — Хотели бы вы знать об этом с самого первого мгновения?»
Ее глаза наполнились ужасом; утвердительно кивнув, она заплакала. Такое случилось впервые, и я растерялся. Чтобы как-то подбодрить меня, она улыбнулась сквозь слезы, всхлипнула и сказала: «Смотри на “
