Едва я покинул прихожую, как на меня обрушилось все изобилие дневного света, реальность бытия, повседневных условностей и повседневной скуки. Даже сырые, пронизанные ржавой вонью коридоры и лестничные клетки после моего кабинета, обиталища астматика и затворника, взбодрили и отрезвили меня, словно круто сваренный кофе. Я почти окончательно пришел в себя и был настроен благодушно, как будто прогуливался по улицам после кино. Я представить себе не мог, что лестница, по которой я поднимаюсь, ведет в иной мир и что спускаться по ней уже не придется…
Я и сейчас отчетливо помню все. Помню похожий на глыбу стекла столб желтоватого света из прямоугольного окна на лестничной площадке, помню в нем сложную структуру теней. Помню, как сокращались и растягивались складки на штанинах моего гостя, когда он неуверенно, совсем как водомерка, переступал со ступеньки на ступеньку впереди меня… Безымянные детали последнего для меня зрелища реального мира…
Затем белая дверь на третьем этаже, обозначенная буквой «В», – не просто белая, а с голубоватым оттенком, какой бывает у белой масляной краски. Эта дверь уже не была безымянной деталью. В ответ на звонок звякнула цепь, со скрипом повернулась ручка… И лицо этой женщины… Женщина с ослепительно-ясными детскими глазами… Женщина, не знающая стыда, как кошка, незрелая, но трижды более взрослая, чем обычный взрослый… Она была настолько не похожа на ту, о которой читал и говорил мой гость, что некоторое время я не знал, как с ней держаться.
В то же время взгляд мой шарил по прихожей в поисках сандалий жены… Мне было бы достаточно сандалий… Это был бы знак, что она здесь… Но ее не было…
– Как ты долго… Он, наверное, очень помешал вам… – заговорила она, обращаясь сразу к нам обоим. Ее оживленный тон решительно никак не вязался с моим беспокойством о жене, и тут я, честно говоря, махнул на все рукой, предоставив событиям идти своим чередом. Это была женщина явно от мира сего. Это была женщина-нейтрализатор, которая против кислоты оборачивалась щелочью, а против щелочи – кислотой и любое человеческое чувство превращала в инертный газ. Видимо, не стоило опасаться, что я забуду о нелепых настояниях моего гостя ни в чем ей не противоречить.
Впрочем, как только меня провели в гостиную… Если бы меня спросили, почему я не повернулся и не ушел, я мог бы только ответить, что уходить было не из-за чего… Лишь одно странное обстоятельство насторожило меня.
