Дура. Тупая дура. Тварь.
– Здóрово. Я за тебя рад. Мы с тобой не женаты, так что и разводиться не придется. Когда улетаешь?
– Через двадцать дней.
– Славно.
– Что?
– Ничего. Просто – славно.
Молчи. Молчи. Молчи. Всеми богами заклинаю. Просто сиди. Пей свой вонючий чай и не открывай рот.
– Ты пойми. Я хочу туда. Тенгиза Равильевича переводят в Лондон, и он берет меня с собой. Говорит, что…
– Ты давно с ним спишь?
– Да как ты…
Осеклась. Вот и все. Спалилась сама и деревню спалила.
– Год.
Замолчала.
– А чего ты ожидал? Верности? Окстись, Глеб. Верность – удел счастливых.
Затараторила.
– Но это ничего не значит. Ты мне очень дорог. И я где-то тебя еще… Но я не могу упустить такую возможность. Я понимаю, что если бы была жива собака, тебе было бы легче…
– Его звали Гай. А не собака. Гай. И, как оказалось, он был единственным верным. И я его убил. Чтобы не мучился. Тебе жаль? Ты меня оставляешь жить, чтобы мучился? Пожалела?
Не бить. Не бить кулаком. Не бить в этот носик, который мне так нравится. Не бить в лицо. Не оставить ее жертвой.
– Мне все ясно. Спасибо.
– Глебушка…
– Я запрещаю, – зашипел я. – Я запрещаю, слышишь, тебе произносить мое имя. У тебя все вещи сложены? Возьми все, что тебе надо. Документы все нашла? Вот и молодца. Час тебе на сборы.
– Но…
– Говно! Если ты через час не свалишь отсюда, я тебе обещаю: твоя карьера закончится сегодня на столе для вскрытий в городском морге. Ясно?!
– Ты никогда не был таким.
– Каким? Злым? Акакого хрена мне лыбиться? Пошла собирать вещи, – и добавил: Тварь.
Подскочила. Замерла. Посмотрела исподлобья. Но не зло… А как-то ошеломленно-прибито… плечи упали. Развернулась и пошла.
Под окном коньяк. Срочно. Стакан. Не меньше. А то и два. Главное – не сорваться. О, да сегодня же пятница! И я два дня буду один здесь. На этом пепелище. С тенью мертвого пса и осколками жизни. Я сраный лузер. На фиг. Наливаю. С горочкой. И залпом.
Она заглянула на кухню.
– Ты не против, если я выберу себе фотографии.
– Против. Новых наснимаешь. Из них и выбирай. Эти – мои.
Развернулась. Ушла.
– Ты пьешь?
– Вот тебе, блядь, какое дело? Или мне вышивать сесть? Это, говорят, очень успокаивает.
Опять ушла… Наливаю второй, но поменьше. Вроде отпускает. Ну что, опять?
– Вызови мне, пожалуйста, такси.
– Нет. Звони своему Акакию Георгиновичу. Пусть он за тобой «кадиллак» пришлет. С мигалками. Или карету.
Пришла. Закурила. Поправила волосы. Смотрит себе на колено.
– Что? – это я уже спокоен, это уже тихо…
