— Знаешь почему? Стараюсь как можно больше пить, — он налил себе воды, отпил и с наслаждением помычал, — ммм… Несколько литров воды ежедневно, и ты чувствуешь себя превосходно. Тут американцы подъехали. Надо бы тебе с ними переговорить.
— Мне? Мне не надо.
— Вот и отлично. Так и скажи. Дескать, не о чем мне с вами говорить, фашисты проклятые.
— Я передумал. Скажу-ка я им правду.
— И что у нас сегодня будет за правда?
— Расскажу, как вы меня пытали, требуя отказаться разговаривать с американцами.
— Врать нехорошо. Тебе мама не говорила?
— Она много чего говорила. Всего не упомнишь.
— Есть предложение. Ты хотел адвоката. Получаешь адвоката на пятнадцать минут, потом в его присутствии встречаешься с американцами, потом еще час наедине с адвокатом.
— Два.
— По рукам, — Кеша протянул через стол пухлую ладошку. — И постарайся обойтись с американцами без готических кошмаров.
— Как пойдет. — Руку я пожал, в моем положении было не до картинных жестов. Хотя рукопожатие в наручниках тоже в известном смысле жест.
Опять клацали двери и отдавались эхом шаги в гулких коридорах.
— В сортир бы мне…
— Не положено.
Меня заперли в тесной каморке с серыми стенами и скудной обшарпанной мебелью. У меня даже отключили наручники, и я передал их наружу через специальное окошко в запертой двери.
Представление об уголовной процедуре у меня было самое приблизительное, если не сказать больше. В гражданском и арбитражном производстве я за годы в «Питнате» нахватался верхов и в общих чертах представлял, как ведутся дела, а вот с уголовным сталкивался лишь однажды, поверхностно и много лет назад.
По мотивам боя на Пулковском шоссе местные ретивцы пытались состряпать уголовное дело. Контору (тогда она называлась, конечно, иначе) безжалостно трясли, выгоняя трех из четырех, обвиняли, и, кстати сказать, совершенно справедливо, в коррумпированности. Выгоняли самых заметных, самых жадных, самых негибких и просто случайным образом. В этой неприятной неопределенности кому-то пришло в голову выслужиться. Глядя под нужным углом, получалось, что граждане, не являясь военнослужащими, где-то раздобыли оружие, запрещенное штатским. Это уже уголовная статья. Подстреленные американцы становились жертвами убийства, совершенного группой лиц по предварительному сговору. Отсутствие общей формы и единообразных знаков отличия превращало нас в нарушителей какой-то важной международной конвенции и даже почти террористов. Вскоре, правда, американцы, напуганные разгоравшимся партизанским движением, предпочли пресечь инициативу амнистией, так что лично для меня дело обошлось несколькими вялыми допросами.
