Затем он почти задрожал, сказав:
«Я люблю Баку. Я больше не увижу вновь эту страну. Рядом с нефтяными скважинами, этот внушительный серый пейзаж, необъятный. Буровой раствор, масляные лужи, очень тёмные и радужные. Огромное небо, лишённое синевы. Нескончаемые дороги, где колеи блестят как рельсы. Строения чёрные и сияющие как люди. Запах нефти; повсюду, даже от цветов, вечный запах подземного моря.
«Я больше не увижу вновь эту страну. К тому же, я больше никого там не знаю. В прошлом году старый скупец Борин был ещё там, копя и считая свои деньги.
— Когда он почувствовал приближение смерти, — сказала молодая женщина, — он произнёс: «Я скоро разорюсь.»
Вечерело. Женщина казалась всё более и более видимой среди других и всё более и более красивой.
«В чертах лица его самою имелось также много доброты. Почему бы скупым, которые сильно любят что-либо, не иметь добрый вид?»
Лёгкое содрогание прошло по плечам больного.
«Закройте окно, пожалуйста, — сказал он. — Мне холодно.»
Когда окно закрыли, наступила тишина. Она сказала: «Я получила письмо от Катрин из Берга.
— Она всё такая же?
— Да: она умирает от раскаяния. Она напрасно ездит из страны в страну — на прошлой неделе она была на Балеарских островах, — она таскает повсюду, как некий вид бездеятельности, своё безутешное вдовство. Какую силу надо иметь, чтобы быть столь безутешной! Она сражается со своей молодостью и своей красотой. Она путешествует не для того, чтобы смягчить свой траур, но для того, чтобы его увеличить, насадить его повсюду в мире. На самом деле она не хочет никакого развлечения. Её огорчает, когда жизнь берёт реванш, и она на мгновение предаётся забвению. Однажды я видела её плачущей, потому что она рассмеялась. И однако, на её печаль можно безмятежно смотреть, так же безмятежно, как и на прелесть её лица.»
Я видел силуэт мужчины на бледных шторах — согнутая спина, трясущаяся голова, тонкая шея. Он поднял руки.
«Настоящее горе остаётся в нас, — сказал он. — Его почти не видно и не слышно. Но оно легко останавливает всё, даже жизнь. Настоящее горе принимает грандиозные формы тоски.»
Почти неловкими движениями он вытащил из своего кармана портсигар.
Он зажёг сигарету. Я различил измождённые черты его лица, пока яркая вспышка высвечивала это лицо в виде блестящей маски. Потом он закурил в сумерках, и можно было различить лишь зажжённую сигарету, передвигаемую рукой столь туманной, столь лёгкой, как дым, испускаемый сигаретой. Когда он подносил сигарету ко рту, я видел свет от его дыхания, от которого только что, в свежести пространства, я видел туман.
