Возможно, он не был старым; его волосы казались мне слегка седеющими. Но он был охвачен таинственным страданием, которое он плохо переносил, имея постоянные судороги. Он не должен был долго прожить. Это проявлялось вокруг него в вечных признаках: страшащаяся и слишком сдерживаемая жалость во взглядах, и уже почти невыносимая скорбь.
*
Он принимается говорить после усилия своей плоти, чтобы прервать тишину. Так как он находится между открытым окном и мной, его слова частично рассеиваются в пространстве.
Он говорит о путешествиях. Я также предполагаю, что он рассказывал о своей женитьбе, но я не слышал, что было об этом сказано.
Он оживляется, его голос повышается; сейчас его звучность глубока и томительна. Он дрожит; постоянный пыл оживляет его жесты, его взоры, расхолаживает и возвышает его слова. В нём виден деятельный и блестящий человек, которым он, вероятно, был до того, как его сразила болезнь.
Он слегка повернул голову, и я его слышу лучше.
Он вспоминает города и страны, в которых побывал, перечисляет их. Он словно взывает к священным словам, к дальним и различным небесам, которые он умоляет: Италия, Египет, Индия. Он прибыл сюда, между двумя этапами, чтобы отдохнуть; и он отдыхает, встревоженный, прячется подобно беглецу. Скоро нужно будет опять уехать, и его глаза вновь засияли. Он перечисляет всё, что хотел бы ещё увидеть. Но сумерки постепенно сгущаются; тепловатость воздуха рассеивается как хорошая мечта; и он думает только обо всём, что он видел:
«Всё, что мы видели, всё, что мы привезли из пространства с собой!»
Создаётся впечатление, что они являются группой постоянно неуёмных путешественников, вечных беглецов, в какой-то момент их неутомимой гонки остановившихся в одном из укромных углов мира, который с их точки зрения кажется небольшим.
*
«Палермо… Сицилия…»
Он старается упиться обширным воспоминанием, потому что он не осмеливается заглянуть в будущее. Я вижу усилие, которое он делает, чтобы приблизиться к какому-то светлому моменту истёкших дней.
«Карпейя, Карпейя! — восклицает он. — Вы помните, Анна, это утро, очарованное светом? Паромщик и его семья были за столом в открытом поле. В каком пылу была природа!.. Круглый и бледный стол, подобный небесному светилу. Река блестела. На берегу тамариски с олеандрами. Недалеко на солнце была плотина: соприкасающаяся с рекой её искрящаяся подмога… Солнце расцвечивало все листья. Трава блестела так, будто была полна росы. Казалось, что на кустах имелись драгоценности. Ветер был таким слабым, что представлялся улыбкой, а не вздохом.»
