»[18]
«Он превыше всего желал прошлого, и он вспоминает это страдание, столь простое и столь неоспоримое — прошлое, которое мертво. Ему хотелось бы проникнуть в прошлое, как в будущее, как в любимое сердце. Но воспоминание неумолимо. Оно есть: ничто, оно есть: никогда больше, и тот, кто вспоминает, страдает и испытывает угрызение совести прежнего времени, будто злоумышленник. И также он, и они оба были одержимы мыслью о смерти, несмотря на их набожность, которая глубоко проникла в них со старостью. Мысль о смерти была повсюду. Ибо ужасна как раз не сама смерть, а именно мысль о смерти, которая разрушает любую жизнедеятельность, отбрасывая подземную тень. Мысль о смерти: смерть, которая живёт… «О!как я страдая… Как я должен был страдать!»
«Вот что было и чего, наконец, больше не будет. Вот все разновидности тьмы, которые нас предохраняли от продолжительности счастья. Всё сводится к захвату и к мраку, которых жизнь хочет избежать. «Мы есть те, — восклицает он, как в начале, — мы есть те, которые никогда не имели света, которых всеобъемлющий мрак вновь окутывал каждый вечер, те, чья живая кровь, кровь из глубины является чёрной, те, мрачная мечта которых марает всё, чего она касается, и наши глаза так же мрачны, как наши рты. Пустые и мрачные, наши глаза слепые, наши глаза потухшие: им нужна большая помощь небес… Ты помнишь, как, собравшись в тиши вечера при бурной погоде, мы сохраняли луч света над нашими головами, и мы долго хотели, чтобы тьма не настала. Твоя слабая рука, крепко лежащая на моей руке, трепетала… Подавляя наш ослабленный грустью порыв, тьма отнимала у нас похищенный свет…»[19]
«Мрак изливался из них как из раны на их боку; они в самом деле создавали мрак… И, будучи ограниченным, ослеплённым своим детским разумом, он восклицает: «Ночь поглотит себя; ты будешь светом!» Но жалкое безмерное обещание не оказывает никакого влияния на страх женщины, и она продолжает спрашивать, чем же станет она, именно она: ибо свет — это пустяк. Ничто, ничто… Она напрасно пытается бороться против этого слова.
«Он упрекает её в том, что она противоречит самой себе, требуя одновременно земного счастья и небесного счастья; она отвечает ему, из своей сокровенной сути, что противоречива не она сама, а противоречивы вещи, которых она желает.
«Тогда он хватается ещё за одну направленность спасения, и, с безнадёжным жгучим желанием, он объясняет, он кричит: Это нельзя знать! Как можно было бы это знать! Это безумие, это кощунство, пытаться это сделать! Речь идёт о порядке вещей, столь отличном от того, что мы понимаем! Божественное счастье не имеет ту же форму, что счастье человеческое. «Божественное счастье вне нас.»
