— Ночью, — сказала она, — душа возвышена в излиянии красоты, ночь лелеет ласки…
— Я взял вас за руку и понял, что вы вся живая.
«Прежде я говорил «моя кузина Элен», но я не знал, что я имею в виду, говоря так. Теперь, когда я скажу: она, это будет всё…»
Они снова соединили губы. Их рты и их глаза были как у Адама и Евы. Я воскресил в памяти бесконечный прародительский пример, из которого святая история и человеческая история вытекают как из фонтана. Они бродили в пронизывающем свете рая, ничего не зная; они существовали так, будто их не было. Когда же, — в результате триумфа любопытства, запрещённого, однако, самим Богом, — они узнали секрет, открыли несущее ласки разделение полов и смутно осознали великую жажду плоти, небо померкло. Уверенность в горестном будущем снизошла на них; ангелы, подобно грифам-санитарам, их изгнали; они скитались по земле, день за днём, но они создали любовь, заменили божественное изобилие бедностью существования друг с другом.
Эти два ребёнка заняли определённую позицию в вечной драме. Они поговорили между собой и возвратили обращению на «ты» всю его вновь завоёванную важность:
«Я бы хотел любить тебя больше… особенно хотелось бы любить тебя сильнее, но я не знаю, как… Я хотел бы сделать тебе больно, но я не знаю, как.»
Они больше ничего не говорят, как если бы у них больше не было слов. Они довели друг друга до предела, и видно между ними их дрожащие руки.
Они повинуются этому вдохновению их рук; они идут наощупь к странному и трагическому счастью, к счастливой ошибке, совершаемой в то же время, к сплетению, которое ведёт к тому, что два существа возобновляют жизнь, будучи в интимном смешении, подобными единому бесформенному существу.
Я не видел это отчётливо… мне показалось, что он возложил свои руки на неё, в то время как она, с сияющими глазами, ждала. Мне показалось, что в жгучем сумраке, который их прятал, он был наполовину раздет, и что среди развороченной, раздвинутой одежды выступала её нагота… Цветок странный, глубокий, который то же самое, что её чрево, что вся её плоть и что её сердце, и который существует между ними как живая тайна, как чудо, как дитя.
…Несомненно, он приподнял её платье, ибо я воспринял эти совсем тихо излившиеся из него слова, сбивчивые, приглушённые, благоговейные, произнесённые в необыкновенной тишине:
«Это твой настоящий рот.»
*
Я же был весь охвачен трепетом, глядя на них, в то время как эта пугающая любовь, поразительная любовь, истинная, терзала моё тело на стене… Им было страшно, как будто эта захватывающая дух безудержность их сжигала, сводила с ума, и они поднялись. С этим было покончено. Мучительно-сладостное приключение, прелюдия к которому была случайно разыграна на моих глазах, должно было как продолжиться, так и закончиться в другом месте.
